Кант говорит также, что категории применимы к «феноменам», а не к «ноуменам». Феномен — это «предмет возможного опыта», а ноумен — объект, доступный только для мысли, и описывать его как объект опыта бессмысленно. Логично связать эти определения и предположить, что Кант считал видимости, или феномены, познаваемыми через опыт, а «вещи в себе», или ноумены, непознаваемыми вообще, потому что ничто не познается только через мысль. Кант говорит, например, что понятие «ноумен» может употребляться только в негативном смысле, чтобы показать пределы нашего знания, а не для позитивного описания «вещей в себе». Таким образом, «деление предметов на феномены и ноумены, а мира — на чувственно воспринимаемый и интеллигибельный нельзя применять в положительном смысле» (т. 3, с. 244–245). В таком случае, «вещь в себе» не некая сущность, а термин, уполномоченный за нереализуемый идеал безграничного знания.
Двусмысленность кантовского подхода проще всего показать на термине «явление», который он иногда употребляет в прямом, а иногда в переносном смысле. В некоторых местах Кант пишет так, как будто имеется в виду явление чего-то, чья реальность скрыта от нас. В других местах явления предстают некими независимыми сущностями, название которых проистекает из того, что мы видим и понимаем их природу. В этом втором значении слово «явление» выступает синонимом физического объекта. Явление наблюдаемо, оно находится в пространстве и вступает в отношения причинности с другими видимостями, а также с теми, кто ее наблюдает. Оно подчиняется научным законам и является или может стать объектом открытия. Оно может быть таким, как кажется, а может, и не быть. Оно обладает как вторичными качествами (теми, которые принадлежат объекту только по отношению к определенному чувственному опыту), так и первичными (теми, что присущи его внутренней структуре). Короче говоря, явления обладают всеми свойствами физического объекта. Сказать, что понимаемое так явление есть явление чего-то, в высшей степени некорректно. Ибо, по Канту, «что-то», лежащее в основе явления, может быть только ноуменом, а о ноумене нельзя сказать ничего позитивного. В частности, бессмысленно говорить, что ноумен является причиной (или состоит в любых других отношениях) видимости. (Критики Канта, такие как Мендельсон и Г. Э. Шульце, не замедлили ухватиться за это как за очевидную слабость трансцендентальной философии.) Иногда же Кант пишет так, будто все предметы представляют собой явления неких «вещей в себе», утверждая, что явление коренится в реальности, которая сама к явлению не сводится. Однако, поскольку все это противоречит его теории познания (не позволяет ему не только знать, но даже догадываться о том, что он хотел сказать), мы в данный момент не должны рассматривать «вещи в себе» как сущности. Как мы увидим, у Канта были веские причины отказаться от собственной теории. Впрочем, начав рассматривать эти причины, а также порожденными йми теории, мы никуда не продвинемся.
Феномены и ноумены
Первое издание «Критики» содержало пространное изложение теории трансцендентального идеализма. Из второго Кант его изъял, причем, по всей видимости потому, что оно давало слишком большой простор для описанной выше двусмысленности. Зато Кант добавил большой раздел «Опровержение идеализма», о котором мы упоминали выше. В нем он сделал попытку дать позитивное доказательство объективности и развенчать берклианский «эмпирический идеализм». Суть последнего в утверждении, что «эмпирические» объекты представляют собой не более, чем чувственные впечатления, и наука не имеет под собой никакой реальности, кроме опыта наблюдателя. Таким образом, все объекты опыта превращаются' в некие «идеальные» сущности, не существующие вне наших представлений о них. В противоположность этому предлагаемый Кантом «трансцендентальный идеализм» есть эмпирический реализм: он принимает эмпирические объекты как реальность.
Кантовское определение трансцендентального идеализма как эмпирического реализма затруднительно интерпретировать. Например, он утверждает, что пространство и время эмпирически реальны и одновременно трансцендентально идеальны (т. 3, с. 69). Это можно понимать так: сточки зрения опыта, пространство и время реальны, то есть мы сознаем их реальность, с трансцендентальной же точки зрения, эти вещи «есть ничто» (т. 3, с. 69). Однако понятие трансцендентальной точки зрения, и Кант с этим согласен, достаточно растяжимое. Эта точка зрения недоступна для нас, и следовательно, мы не можем составить себе относительно нее позитивного представления. В упрощенном виде эту мысль Канта можно сформулировать так: эмпирические объекты реальны, трансцендентальные объекты идеальны. Трансцендентальные объекты недоступны ощущениям, они не принадлежат к миру пространства, времени и причинности. Таким объектом является монада Лейбница, и поэтому она остается идеей разума, не обладая независимой реальностью. Но что такое эмпирический объект? Предполагается, что ответом должно быть: «любой объект, который можно обнаружить и определить опытным путем».
Вышесказанное устанавливает метафизический взгляд, полностью соответствующий кантовской теории познания. Не важно, описываем ли мы различие между эмпирическим и трансцендентальным объектом как различие между существующим и несуществующим или между познаваемым и непознаваемым. Поскольку, заимствуя емкую фразу Витгенштейна, «ничто это то же самое, что и нечто, о котором нечего сказать». Похоже, что различие между эмпирическим и трансцендентальным объектом соответствует различию между феноменом и ноуменом, где первый познаваем, а второй нет, потому что понятие ноумена может употребляться только в отрицательном смысле для определения границ опыта. Все ноумены являются трансцендентальными объектами, а все трансцендентальные объекты, будучи только «интеллигибельными» (не познаваемыми через опыт) — ноуменами. Итак, перед нами три совпадающих противопоставления: феномен — ноумен, трансцендентальный объект — эмпирический объект и явление — «вещь в себе». Именно об этом говорит Кант (особенно в т. 3, с. 266–267) в длинном, посвященном Лейбницу пассаже, служащем переходом от «Аналитики» к «Диалектике». Многие ученые не приемлют такой интерпретации, однако мне кажется, что, не приняв ее, мы припишем Канту больше несообразностей, чем он заслужил.
Неудивительно в этой связи обнаружить, что двусмысленность кантовского употребления понятия «Явление» распространяется и на понятие «феномен». Иногда этот термин обозначает реальный чувственно познаваемый объект, существующий независимо от наблюдателя, иногда — отпечаток этого объекта в рассудке (или, пользуясь современной терминологией, интенциональный объект). Во втором понимании феномен становится субъективным (он таков, каким кажется, а кажется таким, какой есть). И установление его существования вовсе не гарантирует объективности. И таким образом, не остается никакого различия между позицией Канта (мы мо-. жем иметь знания о феномене) и отвергаемым им эмпирическим идеализмом. Даже Лейбниц допускал большую объективность нашей «точки зрения», чем эмпирические идеалисты, поскольку ввел понятие «хорошо обоснованное явление», согласно которому устойчивость видимостей является достаточным основанием для разграничения сущности и явления. Лейбницевский подход к «миру феноменов», безусловно, повлиял на Канта, причем, возможно, больше, чем он хотел признать. Но он хотел пойти дальше в установлении объективности мира явлений.
Из всего сказанного становится ясно, что единственное приемлемое толкование терминов «феномен», «явление» или «эмпирический объект» сводится к обозначению предметов физического мира. Явления включают в себя столы, стулья и прочие видимые предметы, а также те, о существовании которых мы узнаем по их действию, например атомы или наиболее удаленные звезды (т. 3, с. 386). Эти «теоретические» сущности обладают реальностью вследствие своего существования во времени и пространстве, а также порядка вещей, определяемого категориями. Они распознаваемы, потому что вступают в специфические отношения причинности с разумом, которые познает их. Другими словами, все объекты научного исследования являются феноменами, а все феномены принципиально познаваемы. Однако более ничего не познаваемо. «Нам действительно ничего не дано, кроме восприятия и эмпирического продвижения [то есть научного вывода] от данного восприятия к другим возможным восприятиям» (т. 3, с. 384). Что же касается ноумена, то он не входит в «понятие объекта», а представляет собой «неизбежно связанный с ограничением нашей чувственности вопрос» (т. 3, с. 266).