Чистый разум познает трансцендентальный мир посредством понятий. Другими словами, он пытается сформулировать положительное понятие ноумена. Эта попытка обречена на провал. Практический разум, однако, не озабочен поисками истин и не применяет к своим объектам понятия. И он никогда не вовлечет нас в заблуждение попытки создания позитивного понятия о трансцендентальном субъекте. Наши знания о нем могут быть только практическими, и получаем мы их через пользование своей свободой. И хотя мы не можем перевести эти знания в суждения о собственной природе, но кое-что мы из них получаем. Это кое-что предоставляется законами практического разума, которые выступают синтетическими априорными принципами поступков. Точно так же, как априорные законы природы выводятся из целостности сознания, априорные законы разума выводятся из понятия трансцендентальной свободы. И это не законы истинного или ложного: они не служат для описания, предсказания и объяснения. Это практические законы, диктующие, как следует действовать. Они управляют деятельностью практического разума свободного человека, поскольку подчинение им является предпосылкой свободы, без которой невозможен практический разум.
Правда, что Кант склонялся то к тому, что трансцендентальный субъект представляет собой способ взгляда на мир, то к тому, что это — определенная ноуменальная вещь. Он даже пытался посредством практического разума вернуть к жизни все те теоретические выводы о Боге, душе и бессмертии, которые признал иллюзиями чистого разума. Я не стану сейчас следовать за Кантом в эти таинственные области. Однако читателю следует иметь в виду, что я лишь откладываю рассмотрение глубочайшей метафизической проблемы, порожденной кантовской этической теорией.
Проблема практического разума
Кантовская идея свободы становится более ясной, если рассмотреть ее в контексте проблем, которые, как предполагается, она решает. Разумные существа — это не только самопознающие центры знания, но и действующие агенты. Их разум не оторван от поступков, напротив, он формирует существенную часть их. Другими словами, для разумного существа важно не только действие, но вопрос о том, как следует действовать («Что я должен делать?»), и на этот вопрос требуется разумный ответ. Моя разумность проявляется в том, что часть моих поступков интенциональна (восходит, в терминологии Канта, к «воле»). Ко всем этим поступкам применим вопрос: «Почему я это делаю?», который задается не ради объяснения, а ради разумного обоснования. Например, если на вопрос «Почему ты толкнул пожилого человека на улице?», я отвечу: «Потому что электрические импульсы из моего мозга воздействовали на руку, и она пришла в контакт с его головой», это будет абсурдно. Если же я отвечу: «Потому что он раздражал меня», это будет свидетельством моей несдержанности, но никак не абсурдом. Разумное обоснование дает оправдание поступку, а не объясняет его. Оно относится к глубинным основам поступка, исходя из которых, человек решает, как действовать.
Практический разум имеет дело с целью и средствами. Если я вижу конечную цель, я принимаю решение, какими средствами ее достигнуть. С тем, что такая функция мышления существует, согласны все философы, но многие из них считают ее не функцией особого «практического» применения мыслительных способностей, а просто теоретического основанием, примененным на деле. Кант, наблюдая самого себя, говорит о том, что «предписания умения» (говорящие, какие средства нужны для достижения той или иной цели) являются всего лишь теоретическими принципами (т. 4, с. З9З). Философы-скептики, например Юм, шли еще дальше, утверждая, что это вообще единственное практическое применение разума. Все размышления касаются средств. Разум не способен ни ставить, ни разрабатывать цель наших поступков, поскольку, по словам Юма, разум есть и обязан быть рабом наших страстей. Цели, следовательно, ставят страсти, и только страсти в конечном счете порождают мотивы наших поступков. Разум побуждает нас действовать только тогда, когда у нас уже есть мотивы. Если так, рассуждает Кант, практическое знание невозможно в принципе. Потому что не существует способа, которым разум мог бы задаться вопросом, что следует делать.
Кант стоит на том, что практический разум возможен. Он уверен (исходя из здравого смысла), что разум способен рассматривать и узаконивать не только цели, но и сами средства. И в этом случае имеет место объективная работа практического разума. Объективная, потому что в данном случае цели поступков предписывает разумным существам только разум, независимо от страстей, интересов или желаний. Чтобы это было возможно, требуется, по словам Юма, чтобы разум не только узаконивал, но и мотивировал наши поступки. Если разум не подталкивает меня к действию, следовательно, он не играет никакой роли в процессе принятия решения. И, следовательно, он не практический. Далее, если разум занят только выработкой суждений о мире и выводов из них, непонятно, каким образом он может мотивировать мои поступки. То есть то или иное истинное или ложное суждение может подтолкнуть меня к любым действиям, но зависеть они будут от поставленных мною целей. Если эти цели происходят из «страстей», разум не может определять их. Таким образом, разум может стать практическим, только если начнет вырабатывать не суждения, а императивы. Императивы не описывают мир, они адресуют себя к человеку, и если тот подчиняется им, то они определяют его поведение. Итак, если существуют императивы, появляющиеся только вследствие мыслительных упражнений, значит, разум может мотивировать наши поступки. «Практические законы должны в достаточной мере определять волю…» (т. 4, с. 394.)
Автономия воли
Кантовская философия морали вырастает из смешения идей трансцендентальной свободы и императива разума. Он считает, что целеполагание обязательно предполагает некую трансцендентальную свободу, о возможности которой свидетельствует его метафизика. Свобода — это возможность для воли самостоятельно устанавливать цели поступков. Выведение мною цели из некоего внешнего источника есть в то же самое время подчинение этому источнику. И любой естественный процесс, управляющий моими поступками, распространяет на меня несвободу от его причины. Таким образом, я предстаю неким пассивным каналом, через который природные силы утверждают свои законы. И если мои поступки можно назвать несвободными, то только в том смысле, что заключающийся в них смысл мне не принадлежит.
Поступок, который зародился во мне, может быть приписан только мне, и в реальном смысле он мой. В таких своих действиях я свободен. Я свободен, потому что действую я, и несвободен, потому что через меня действуют иные силы. Это порождает вопрос: а кто есть я? Ответ очевиден — трансцендентальный субъект, потому что только это объясняет мою свободу от природной причинности. Этот ответ Кант дополняет теорией воли. Поступок рождается во мне, независимо от принятия решения, прямо в процессе обдумывания его. Я не спрашиваю совета у своих чувств, побуждений и иных «эмпирических условий», потому что это означало бы подчинить себя законам природы. Я думаю о поступке и выбираю его, исходя из него самого как из конечной цели. Такова парадигма свободного действия, то есть действия, порожденного только разумом. Причиной такого действия, по мысли Канта, выступают «природные силы», а не цепь эмпирической причинности. Оно возникает спонтанно как следствие размышления, определяющего мою волю.
Следовательно, свобода — это наша способность подчиняться разуму. Весь последний раздел подчинен императивам разума, которые Кант называет «законами свободы»: принципам, посредством которых разум определяет наши поступки. Таким образом, к «законам природы» добавляются «законы свободы», а свобода есть не что иное, как подчинение первым, а иногда и вызов вторым, способность подчиняться только разуму Кант называет автономией воли, противопоставляя ее «гетерономии», когда воля человека подчиняется внешним условиям. К внешним он относит все, что принадлежит «законам природы», то есть обусловлено чем-либо еще помимо разума. Поступок, вызванный к жизни чувством, побуждением или склонностью, является в этом контексте гетерономным.