Унаследовав в следующем году трон, Фридрих сделал все возможное, чтобы распространить и на этот угол своего королевства свет культуры и интеллектуальной толерантности, характерной для его царствования в целом. Канту, который, как мы уже отмечали, превыше всего ценил правду и долг, посчастливилось увидеть родной университет открытым и для первой, и для второго. По-видимому, именно это, а также преданность родному городу побудили ученого так долго ожидать своей первой университетской должности, а затем еще пятнадцать лет — так желанного им профессорства. За эти годы Кант несколько раз отвергал предложения от других немецких университетов, читая лекции, упрочивавшие его научную репутацию, прямо в своем доме. Поначалу его научные интересы ограничивались математикой и физикой, и в возрасте 31 года он опубликовал трактат о происхождении Вселенной, в котором впервые сформулировал небулярную гипотезу. Долг призывал его, однако, читать лекции по самым разным дисциплинам, в частности, по физической географии, в которой он, может быть вследствие своей нелюбви к путешествиям, стал признанным авторитетом.
В том, что Кант стал профессором метафизики и логики, а не математики или какой-либо из естественных наук, есть известная доля случайности. Однако с этого момента всю свою энергию он направил на философию, обкатывая в лекционных курсах мысли, которым через десять лет суждено было принести ему репутацию величайшего светоча Германии. Философ Й. Г. Хаманн записал в своих воспоминаниях, что приходить на лекции Канта следовало в шесть утра, за час до того, как появлялся сам профессор, чтобы найти свободное место. А ученик Канта Яхманн оставил нам свидетельство о том, как протекали лекции: «Кант выдвигал и определял метафизические концепции в совершенно особой манере. Она заключалась в том, что он вел свои рассуждения прямо перед аудиторией, так, будто он сам только что начал обдумывать этот вопрос, постепенно добавляя определений, совершенствуя ранее данные, и так, шаг за шагом, приближаясь к финальному аккорду — его трактовке предмета, которую он обтачивал со всех сторон, давая внимательному слушателю не только собственно знание предмета, но и методику мышления».
Этот же автор в письме к одному из своих друзей вспоминал кантовские лекции по этике: «В них он был чисто спекулятивным философом, и к тому же пламенным оратором, он удовлетворял не только умственный, но и эмоциональный голод. Было истинным наслаждением слышать стройное этическое учение, облеченное в строгие философские построения, из уст самого его создателя. Как часто он исторгал у нас слезы, как часто проникал до самой глубины наших сердец, как часто возвышал наши умы и чувства от мелочного эгоизма до восторженного осознания свободы воли, осознанного подчинения законам разума и общественного долга!»
Каким бы выспренним ни показалось нам это свидетельство, Яхманн не лгал. Ораторские таланты Канта как на публике, так и между друзьями принесли ему широкую известность задолго до того, как увидели свет его знаменитые труды.
Канта как личность часто изображают в пародийном свете: пунктуальность, привередливость и эгоцентризм. Считается (потому что Гейне так сказал), что кенигсбергские хозяйки проверяли по нему часы. Считается (потому что сам Кант однажды обмолвился об этом), что постоянная забота о собственном здоровье выливалась в свирепую ипохондрию. Считается, что скудость меблировки его дома свидетельствовала о его равнодушии к красоте, а педантизм в ежедневных делах — о холодноватом, даже черством сердце.
Действительно, Кант жил если не по часам, то по строгому расписанию. Слуге предписывалось будить его каждое утро в пять часов, не слушая возражений.
2. Руссо, чей портрет был единственным украшением жилища Канта
До семи он работал за письменным столом в ночном колпаке и халате и немедленно переодевался в эту одежду, вернувшись с утренних лекций. Он оставался в кабинете до часу дня, когда должна была состояться его единственная за день трапеза, после которой он в любую погоду отправлялся на прогулку. Гулял он всегда один, так как был уверен, что, поскольку во время разговора люди неминуемо вдыхают воздух ртом, разговаривать на улице вредно. Он ненавидел шум и дважды переезжал, пока не нашел жилья, в которое не проникали никакие звуки, даже написал однажды начальнику полиции письмо с требованиием, чтобы обитатели находившейся по соседству тюрьмы перестали распевать гимны. Его неприятие музыки, за исключением военных маршей, доходила до смешного. Визуальные искусства не волновали его вообще; в его доме висела одна-единственная гравюра — подаренный кем-то из друзей портрет Руссо.
Канту, как мало кому другому, была знакома повышенная требовательность, с которой интеллект относится к самому себе. Именно это вызывало такую, например, крайность, когда он утверждал, что приносит пользы меньше, чем любой наемный рабочий, и никакой Руссо не убедит его в том, что дело интеллектуала — отстаивать права человека. Как все люди умственного труда, Кант нуждался в самодисциплине и свято соблюдал им самим изобретенные для себя правила. И жесткое расписание вовсе не калечило его внутреннюю жизнь, напротив, оно направляло ее развитие в то русло, которое более всего соответствовало его гению. Его страсть к уединению ничуть не мешала любить хорошую компанию. За свою единственную полуденную трапезу он неизменно садился в обществе гостей, причем зачастую приглашал их в то же утро, ставя друзей в необходимость отказываться от принятых ранее приглашений. Он непременно угощал гостей кларетом и, по возможности, готовил для каждого его любимое блюдо. Застолье продолжалось до трех часов, а интересный разговор Кант Предпочитал заканчивать шуткой, причем не в последнюю очередь вследствие убеждения, что смех способствует пищеварению. Сатирические произведения были любимым чтением философа, да и его собственные труды содержат немало ярких сатирических пассажей. Его равнодушие к живописи и музыке сполна искупалось любовью к поэзии. И даже его вечная озабоченность собственным здоровьем на поверку есть не что иное, как отражение его философии долга. Кант не любил сидячей жизни, однако считал ее необходимой для тренировки собственного интеллекта. Гердер, один из наиболее известных представителей романтизма, прослушав лекции Канта, яростно оспаривал их значение, однако самого философа ценил очень высоко: «Мне посчастливилось свести личное знакомство с философом, моим учителем. Несмотря на преклонные годы, он сохранил веселость и воодушевление молодого человека, которые наверняка не покинули его до самой смерти. Его высокий лоб, словно бы специально сконструированный, чтобы вмещать ум, казался воплощением спокойствия и благородства. Его искрящиеся остроумием лекции были захватывающим развлечением. С той же страстью, с которой он разбирал идеи Лейбница, Вольфа, Баумгартена, Крузия и Юма, Кант анализировал физические законы, сформулированные Кеплером и Ньютоном, отзывался на только что вышедшие произведения Руссо «Эмиль…» и «Элоиза…», следил за всеми открытиями в области естественных наук, оценивал их значимость и не уставал твердить о том, как важно для человека лишенное предрассудков знание о природе и морали.
История человечества, а также природа, естественные науки, математика и собственный жизненный опыт были теми ключами, которые питали как его лекции, так и повседневную жизнь. Ни одна крупица знания не оставляла его равнодушным. Никакие интриги, борьба научных группировок, тем более жажда славы не могли повлиять на его стремление к истине. Он поощрял и деликатно заставлял людей думать самостоятельно: деспотизм был совершенно чужд его натуре. Этот человек, к которому я отношусь с величайшими почтением и благодарностью, звался Иммануил Кант».
В обязанности Канта как университетского преподавателя входило чтение лекций по всем аспектам философии. В течение долгих лет всю силу своего интеллекта он отдавал преподаванию, а также публикации небольших книг и статей. Самый фундаментальный его труд, «Критика чистого разума», стал и его первой крупной публикацией; он вышел в свет в 1781 году, когда философу исполнилось уже 57 лет. Об этой работе он писал М. Мендельсону, что, хотя книга явилась плодом двенадцатилетних размышлений, он закончил ее быстро, «буквально за 4 или 5 месяцев, как бы на ходу, хотя и с величайшим вниманием к содержанию, но гораздо менее заботясь об изложении, которое облегчило бы читателю его усвоение» (т. 8, с. 513). В попытке разъяснить наиболее сложные места «Критики» в 1783 году Кант публикует небольшую работу «Пролегомены ко всякой будущей метафизике, которая может появиться как наука», в которой блистательная полемика сочетается с твердым отстаиванием наиболее обескураживших публику пассажей «Критики». Готовя второе издание своего главного труда (1787), Кант переработал наиболее неясные фрагменты. Однако и в этом виде работа представляла немалые трудности для понимания, и комментаторы сошлись на том, что главная проблема коренится не в стиле изложения, а в самих идеях автора. Однако, несмотря на все это, книга приобрела такую популярность, что вскоре весь германоговорящий мир до хрипоты спорил о «критической философии», изучал ее, преподавал, а кое-где даже вводил специальные цензурные ограничения. Самооценка же автора повысилась до такой степени, что в 1787 году он написал К. Л. Рейнгольду, много сделавшему для популяризации его работ: «Я смею все же утверждать, что чем дальше я продвигаюсь по своему пути, тем меньше меня заботит, что возражения или согласие (это теперь бывает не слишком редко) смогут когда-либо причинить моей системе значительный ущерб» (т. 8, с. 523).