Мы должны здесь напомнить себе о методологическом характере термина «трансцендентальный объект». Он означает не предмет знания, но границы знания, установленные возможностями практического разума. Разум заставляет меня видеть мир как «поле деятельности», постулируя таким образом свободу моей воли. Только из этого постулата я в состоянии разумно рассуждать. От мысли о границах практического разума я закономерно подхожу к категорическому императиву, который управляет моей деятельностью. Теория о субъекте и его деятельности является не теорией о том, каковы вещи в трансцендентальном мире, а о том, какими они кажутся в мире эмпирическом. «Понятие интеллигибельного мира есть, следовательно, только точка зрения, которую разум вынужден принять вне явлений, для того чтобы мыслить себя практическим» (т. 4, с. 240). Разумному деятелю требуется особый взгляд на мир: он рассматривает свои действия с точки зрения свободы, при этом, хотя он видит то же самое, что и при научном изучении мира, его практическое знание не может быть описано в научных терминах. Он ищет не причины, а разумные обоснования, не механизмы, а разумные цели, не описательные законы, а императивы. Кант утвердительно отвечает на вопрос, поставленный в первой «Критике»: возможно ли рассматривать одно и то же событие и как результат природы, и как результат свободы? (т. 3, с. 416). Однако ответ, отсылающий нас к трансцендентальной перспективе, таков, что мы в состоянии постигнуть только его непостижимость (т. 4, с. 243).
Объективность морали
Если моя свобода и управляющие ею законы обусловлены особыми представлениями о вещах, откуда мне известно, что принципы нравственности являются объективными ценностями? Кант утверждает, что только разум побуждает меня подчиняться категорическому императиву как «объективной необходимости». И не важно, что изначально это подчинение вызвано точкой зрения. Точно так же мы подчиняемся объективным законам природы. Какой еще объективности мы можем требовать, если разум, который побуждает нас к действию, в то же самое время подталкивается природой к определенной точке зрения? Вопрос человека: «Почему я должен быть нравственным?» — обращен к разуму. Ответ со ссылкой на его интересы будет полным лишь «условно»: при перемене условий он потеряет свою силу. Практический разум в состоянии подняться над всеми условиями, потому что включает в себя то, что мы называем трансцендентальной природой. Он вырабатывает императивы, которые повелевают безусловно, и этим отвечает на вопрос «почему должно быть нравственным?» всем без исключения разумным существам, независимо от их желаний. И человек, желающий зла, подчинен им ничуть не меньше, чем тот, кто желает только блага.
Сформулированная таким образом задача доказать объективность морали представляется куда менее сложной, чем доказательство объективности науки, хотя многие убеждены в обратном. Свойство познания нуждается в двух «дедукциях»: того, во что мы должны верить, и того, что есть истина. Практический же разум не имеет дела с истиной, ему не нужна вторая объективная «дедукция». Достаточно того, что разум заставляет нас думать в соответствии с категорическим императивом. И тут нечего доказывать о независимом мире. И если иногда мы говорим о моральных истинах, реальности морали, это всего лишь еще одно выражение ограничений, накладываемых на нас разумом.
Нравственная жизнь
Нравственная природа разумных существ заставляет их сверять все свои суждения, мотивации и пристрастия со всеобщими требованиями практического разума. Даже в самых наших потаенных мыслях разум абстрагируется от сиюминутных обстоятельств и напоминает нам о законах морали. Такие философы, как Шефтсбери, Хатчесон и Юм, подчеркивавшие важность нравственности для наших чувств, были неправы только в своей концепции чувств. В понятие нравственной жизни входят и гнев, и угрызения совести, и неблагородство, и гордость, и уважение. Все это чувства, поскольку не подчиняются воле. Но в основе всех этих чувств лежит уважение к моральному закону и абстрагирование от сиюминутных обстоятельств, и это доказывает их принадлежность к нравственной жизни разумных существ. «Уважение — это дань, которую мы не можем не отдавать заслуге, хотим мы этого или нет; в крайнем случае, мы можем внешне не выказывать его, но не можем не чувствовать его внутренне» (т. 4, с. 466). В этой связи особенно важны рассуждения Канта о гордости и самоуважении. Подчеркивая, что в основе человеческих эмоций всегда лежит элемент разума, он снимает обвинение в том, что «моральное чувство» не играет никакой роли в мотивации поступков человека. Однако любое исследование морального чувства должно учитывать лежащий в его основе императив.
По мысли Канта, любое абстрагирование ведет нас в направлении метафизики. Нравственная жизнь содержит в себе намек на трансцендентальную реальность: она подталкивает нас к вере в Бога, в бессмертие души, в божественное происхождение природы. Эти «постулаты практического разума» есть такие же неизбежные продукты размышлений о нравственности, как и императивы, которые нами управляют. Чистый разум не в силах доказать бытие Бога и бессмертие души. Однако «можно и должно допустить их возможность в этом практическом отношении, хотя мы и не можем теоретически познать и усмотреть ее» (т. 4, с. 375–376). Это воззвание к теологии нам трудно и понять, и принять. Однако некоторый свет на него проливает третья «Критика», к рассмотрению которой мы сейчас перейдем.
Глава 6
Красота и творчество
Не воля Бога подчиняет нас нравственности, но именно нравственность указывает на возможность «святой воли». Кант предостерегает против стремления «фанатически или даже нечестиво при добродетельном образе жизни отказываться руководствоваться разумом, создающим законы морали, дабы в своем поведении непосредственно исходить от идеи высшей сущности» (т. 3, с. 598). Посвященные религии труды Канта представляют собой попытку систематической демифологизации теологии. В работе «Религия в пределах только разума» (1793) он отметает все формы антропоморфизма и утверждает герменевтическое правление моральной интерпретации. И Священное писание, и религиозные доктрины, входящие в противоречие с разумом, следует понимать аллегорически, как доступное изложение ценных моральных принципов. В самой мысли о том, что Бога можно познать посредством образов и, соответственно, описать его категориями, содержит внутреннее противоречие. Если Бог является трансцендентальным субъектом, то о нем нечего сказать с нашей точки зрения, кроме того, что он находится вне ее. Если же он не является трансцендентальным субъектом, то заслуживает нашего почитания не более, чем любое другое существо в природе. Принимая первое утверждение, мы почитаем Бога только потому, что на его существование указывают моральные законы. Принимая второе, мы можем почитать его только как существо, подчиняющееся моральным законам, которые управляют его деятельностью.
Кантовскую демифологизацию религии разделяли многие его современники. Он, однако, выделялся тем, что ставил традиционные религиозные образы на службу морали. Поклонение Богу в его интерпретации превращается в поклонение нравственным законам. Вера, вырастающая из верований, превращается в уверенность практического разума, которая, превосходит понимание. Объектом поклонение становится не Высшее существо, но высшие свойства разума. Мир нравственности описывается как «царство благодати» (т. 3, с. 593), сообщество разумных существ как «corpus mysticum» (мистическое тело) мира природы (т. 3, с. 590), а Царство Божие, к которому восходит мораль, как Царство целей, которые становятся реальностью, устанавливая свои законы. И мы не удивляемся, прочитав в одном из писем Яхманна, что «многие евангелисты пошли еще дальше (по сравнению с кантовскими теологическими концепциями) и поют псалмы Царству Разума».