Ричард наткнулся на открытку, перебирая почту, и внезапно решил заглянуть к художнику. Джонатан жил - то есть оставлял вещи на время своих отлучек - в Сити, занимая мансарду одного из домов недалеко от собора Святого Павла. Здесь в одной из светлых комнат располагалась его мастерская. Художник шумно встретил старого приятеля, притащил в мастерскую и, как обычно, усадил в самое удобное кресло, а сам примостился на краешке стола.
- У меня для тебя много всего, - начал он, не дав Ричарду и рта раскрыть. - Кое-что я тебе расскажу, а кое-что покажу. Сначала лучше рассказать.., дело в том, что я практически помолвлен.
- Замечательно! - сказал Ричард. Джонатан опасался, как Ричард воспримет подобное известие, но его слова, кажется, не потревожили недавней раны. Ричард был просто искренне рад. - А я ее знаю? - тут же спросил он. И что значит "практически"?
- Не знаю, знаком ли ты с ней, - сказал Джонатан. - Это Бетти Уоллингфорд, дочь маршала авиации.
Они с матерью скоро должны зайти ко мне.
- Мне приходилось слышать ее имя, - кивнул -Ричард. - Она дружила с Лестер. Ну, может, не особенно дружила, просто когда-то они знали друг друга. Но я почему-то считал, что она тяжело больна, и мать не позволяет ей разгуливать по городу.
- Так и есть, - ответил Джонатан. - Маршал пригласил меня на обед, после того как я закончил его портрет. Славный человек, хотя совершенно неинтересен в качестве модели. Леди Уоллингфорд держит Бетти в строгости, а "практически" я сказал потому, что когда мы наконец заговорили с ней всерьез, она показалась мне какой-то неуверенной. Не отказала, но и не обнадежила. А сегодня они обе собираются прийти ко мне. Не бросай меня одного, ладно? Но это - не единственная причина, чтобы ты остался. Есть и еще одна.
- Да? - сказал Ричард. - И какая же?
Джонатан кивнул на мольберт и прикрепленный к нему холст, завешенный тканью.
- Вот, - ответил он и поглядел на часы. - У нас еще час до их прихода, и я хочу, чтобы ты первым ее увидел. Нет, это не портрет Бетти и даже не ее матушка; вещь совершенно другая, и она может - я не уверен, но может оказаться немного неприятной для леди Уоллингфорд. Есть у меня и еще кое-что посмотреть, если не возражаешь. Хорошо, что ты зашел, а то я уже собирался тебя вызванивать. Я же ни одной работы не выставляю, пока ты ее не посмотришь.
Последнее, как Ричард отлично знал, было явным преувеличением, но Джонатан если уж привирал, то от души. Здесь надо отдать ему должное: он ни разу не сказал одного и того же двум разным людям, а если даже и говорил, то слова звучали у него как-то по-разному. Разницу мог уловить только он сам, но и знакомые не возражали. По крайней мере, Ричард только и пробормотал:
- Никогда не думал, что ты придаешь такое значение моему мнению. Все равно показывай, что бы оно ни было.
- Сюда! - воскликнул Джонатан и повел друга к дальней стене комнаты. Здесь, опираясь на спины своих собратьев, стоял холст, записанный, судя по всему, совсем недавно. Ричард приготовился смотреть.
Это была часть Лондона после налета - пожалуй, самый центр, потому что здание справа смутно напоминало собор Святого Павла. На заднем плане виднелось несколько домов, а все остальное пространство холста занимали руины. Светало, небо было ясным, с первого взгляда казалось, что свет исходит от солнца, еще скрытого за группой зданий. Самое сильное впечатление на этой картине производил именно свет. Пока Ричард смотрел, ему начало казаться, что и само полотно светится, что свет изливается наружу и уже заполнил всю комнату. По крайней мере, он царил на картине, так что каждая деталь словно плавала в этом странном сиянии, как земля плывет в свете солнца. Цвета были усилены настолько, что казались почти невероятными. Ричард снова видел то, что критики называли "пронзительными" или "кричащими" красками в работах Джонатана, но он видел и несомненное мастерство, перечеркивающее мнение критиков. Границы между формами и оттенками почти исчезли. На этой картине цвет осмелился сам стать образом.
Желтая деревянная балка больше всего напоминала луч света, застывший в янтаре. Едва различимые штрихи, сами похожие на блики света, устремляли все это буйство красок в сторону поднимавшегося солнца. Глаз тщетно пытался сосчитать цветовые волны, расходящиеся от центра, и неизменно возвращался к их источнику.
И тогда становилось ясно, насколько самодостаточна такая манера письма. Зритель начинал понимать, что источником света может быть не только солнце, хотя оно и воплощает саму его идею. "Там восток, разве не там начинается день?" День - несомненно, там, а свет - нет. Стоило присмотреться повнимательнее, и целостность светового потока исчезала. Свет разливался по всей картине - он таился в домах и в тенях домов, лежал у подножия собора, вдруг отблескивал в булыжниках мостовой, оживал в неуловимой игре оттенков небосвода.
Каждый миг он был готов брызнуть отовсюду, но сам ограничил себя контурами, предпочел узилище форм, смирился и поставил предел собственному величию красочной палитрой, но и таким не утратил всеохватности. Он жил.
- Как бы мне хотелось увидеть здесь солнце, - проговорил наконец Ричард.
- Да? - переспросил Джонатан. - Почему?
- Потому что тогда я бы понял, живет ли свет в солнце или солнце - в свете. Я не могу это выразить. Если покажется солнце, то оно станет хранилищем.., нет, оно может оказаться сделанным из света так же, как и все остальное.
- Весьма приятная критика, - отозвался Джонатан. - Похоже, ты выразил самую суть восприятия, на которое я едва смел надеяться. Стало быть, одобряешь?
- Это лучшее из всего, что ты сделал, - с чувством ответил Ричард. Это словно современное Сотворение Мира - по крайней мере, Сотворение Лондона. Как это тебе удалось?
- Сэр Джошуа Рейнольдс, - сказал Джонатан, - однажды сослался на "простое видение и ясное понимание" как источник всякого искусства. Мне бы хотелось считать, что здесь я согласен с сэром Джошуа.
Ричард все еще рассматривал картину. Через минуту он медленно проговорил:
- Тебе всегда удавался свет. Я помню луну в "Голубях на крыше", впрочем, в "Истребителях" и в "Подлодке" тоже есть что-то от этого. Конечно, световых эффектов скорее ждешь на воде или в воздухе, поэтому и вздрагиваешь от неожиданности, когда земля вдруг становится похожей на них. Но не это главное. Удивительно, как ты ухитряешься, не теряя воздушности, сохранять ощущение веса. Никто не может сказать, что вещи у тебя на картине бестелесны.
- Надеюсь, никто и не скажет, - усмехнулся Джонатан. - Я вовсе не собирался терять одно, сосредоточившись на другом. А вот изобразить весомость света...
- Что ты имеешь в виду? - спросил Ричард.
- К сожалению, я имею в виду компромисс, - ответил Джонатан. - Ричард, ну и зануда ты! Почему ты всегда норовишь подсказать, что еще я должен сделать?
Ты же не даешь мне порадоваться тому, что я уже совершил! Да, я теперь и сам вижу, это - всего лишь компромисс. Превращение света в предметы. Придется отказаться от вещей и перейти к чистому свету.
Ричард улыбнулся.
- Как насчет ближайшего будущего? Не собираешься превратить какой-нибудь танк в поток чистых световых вибраций?
Джонатан задумался.
- Тут можно бы... - начал он, но оборвал сам себя. - Что-то я разболтался. Пойдем, посмотрим вторую работу, она совсем другая, - и он обошел мольберт с другой стороны. - Ты слышал об Отце Саймоне?
- Кто же не слышал? - отозвался Ричард. - Разве о нем не трубят все газеты, как будто он важнее мирного договора? Вообще, Министерство иностранных дел интересуется всеми новоявленными пророками, включая и этого. Есть еще один в России и один - в Китае. В такие времена они и возникают. Но с нашей точки зрения все они представляются совершенно невинными. Я лично как-то не вдавался в подробности.
- Как и я, - кивнул Джонатан, - пока не встретил леди Уоллингфорд. С тех пор я много читал о нем, слушал его, встречался с ним, а теперь вот рисовал его.
Леди Уоллингфорд встретилась с ним в Америке после Первой мировой войны, и, как я понял, тогда же подпала под его чары. Во время этой войны он стал одним из великих религиозных вождей, и когда он приехал сюда, она организовала из самой себя комитет по его встрече. Она предана ему; Бетти тоже, хотя и не столь сильно, но она во всем слушается мать, - он нахмурился и помедлил, словно собирался сказать еще что-то о Бетти и ее матери, но передумал. - Леди Уоллингфорд решила, что для меня - высокая честь рисовать Пророка.