ПРАЗДНИК
Ленька Драковников с матерью в конце Моловской живут.
За домом — поле, ветка железнодорожная, вдали — лес. Весною лес — лиловый, летом — темно-синий, осенью — черный и еще чернее, углем — зимою.
Ленька — с матерью, родных — никого. Он на заводе, она поденно стирает, полы моет.
Отца убили, когда с петицией ходили к царю.
Прохор, котельщик, и посейчас ходит приплясывает — коленную жилу перебила пуля. А Крутикова, кузнеца Олимпиада, дочь, с кавалером, Ганей Метельниковым, убиты оба. Как шли под руку, так и убиты.
И в мертвецкой, в Ушаковской больнице, так и лежали рядом, застыли, долго не разъединить было.
Так, рядом: кавалер с барышней, жених с невестою. Сам кузнец об этом рассказывает, когда пьяный.
Страшен рассказ пьяного кузнеца.
Не дыша слушают. Молчат. Вопросов — никаких. Да и какие же вопросы?
Когда операцию тяжелую делают, говорят ли с оперируемым?
Швы на сердце класть — и вдруг: «Как да что?» Разве можно это?
Страшен рассказ Крутикова о дочери с женихом. Просто. Точно. Одинаково всегда. Без ропота, ругани, плача. Только глаза — пламень.
И тяжко сжатый, молотом на коленке, кулак.
У Леньки Драковникова рана вроде кузнецовой.
Отца убитого помнит. И убийц знает — царь и опричники.
Когда кто незнакомый спросит — отвечает:
— Царь убил.
А лицо не дрогнет. А глаза темно-коричневые — черным огнем.
Ленька, мальчуганом еще, с Мишей Трояновым познакомился.
Миша из «чистых», банковского служащего сын.
Ленька босиком, как и полагается в апреле, а Миша в ботиночках со светлыми галошами, в форменной шинели — в реальном учился.
Познакомились в драке.
На ветке железнодорожной Ленька «посадских» воробьев из рогатки, а Миша (в тот день он реальное прогуливал) — чашечки на телефонных столбах расстреливал.
Леньке это помеха.
Воробьев спугивал, да и чашечки разбивать — зря.
Ленька пригрозил. Миша носом не повел. Ну, стычка.
Ленька хотя «накепал» Мише, но и тот прилично хлестался.
Ничего что реалист!
И не плакал, а ведь нос ему Ленька расквасил и фонарь подставил — мог бы заплакать вполне.
А он — кровь высморкал на шпалы, ругнулся, правда, бледновато: «мать» не там, где надо, вставил, а потом ремень снял и медную пряжку к синяку.
Бывало, значит!
Все это Ленька учел и одобрил и в виде похвалы:
— Ты шикарно хлещешься. А Миша спокойно:
— Дашь рогаточки в воробьев пострелять, а?
Так и познакомились. Потом подружились.
Миша оказался хорошим товарищем. На реалиста только фуражкой похож, да и то стал значок снимать, гуляя с Ленькой. Канты только желтые — ну да канты что: нищие и те очень даже часто в генеральских с красными околышами фуражках щеголяют. Ботинки у Леньки на квартире оставлял, босиком бегал из солидарности.
Артельный. В любую игру — не последний, в драке не спасует.
Бывало, шкетовье налетит вороньем — не отступит. Бьется, пока руки не опустятся либо с ног собьют.
Но пощады не запросит — парень что надо.
Только по фуражке — реалист, а так — нормальный парень. И видом — хорош. Волосы — на козырек, походка — вразвалку и по матушке крошит. (Ленька его обтесал.)
Многому Ленька его научил: курить махру, сплевывать, «цыкать» сквозь зубы, свистать тремя способами через пальцы, засунутые в рот: «вилкою», «лопаточкой» и «колечком».
Особенно «колечко» Мише удавалось — ни дать ни взять фараонов свист, трелью.
А в юных годах за девочками приударяли.
У Леньки Паша была из трактира «Стоп-сигнал» — услужающая барышня, лет семнадцати, что бочонок — кругленькая, подстановочки — тумбочками.
Крепенькая девочка.
У Миши — Тоня, голубоглазая, нежненькая, портниха.
На католическом кладбище, в Тентелевке, гуляли в летние белые ночи.
Ленька тогда на подручного слесаря уже пробу сдал, а Миша из пятого в шестой перешел.
Долго не приходил Миша к Леньке.
Вдруг, часу в двенадцатом ночи, пришел.
Весною было.
Ленька удивился.
— Ты чего этакую рань приперся?
Шутит.
А тот — серьезно:
— Пойдем. Дело есть.
Покосился на спящую Ленькину мать.
— Куда пойдем? Я уже разулся. Спать хочу.
— Ну, черт с тобой! Дрыхни.
Фуражку надел, руку сунул:
— Прощай!
— Да ты чего пузыришься? Говори, в чем дело, матка спит, говори, — задержал Мишину руку Ленька.
— Нельзя здесь, — твердо ответил Миша.
— Ну, погоди, оденусь.
Вышли во двор.