— Батька? Эх ты! Вот, смотри: плашкет и то батьки не боится, а ты… А еще парнишка покровский…
Он защипал бородку и, прищурясь, посмотрел на кончик лакированного сапога. Потом быстро — к парню:
— Лети к батьке! Затей с ним бузу! Вырви из глотки на две бутылки! Слышишь?
Развел руками:
— Черт знает что! Парень с получки сотки не выпил, а батька теперь хлещет за него.
Парень нерешительно почесал за ухом:
— Попробовать, что ли?
— Бери за горло прямо стервеца! Понял? «Гони, старый хрен, монеты! Какого ты, мол, кляпа?» А зашебаршит — в морду его, сволочь такую.
Гришка, волнуясь, поднялся:
— Вот не люблю старых чертей! Батьку своего я когда-нибудь пришью, чтоб я был подлец!
— Не заливай, Гришка, Фонтанка еще не горит! — засмеялся круглолицый, голубоглазый.
— Будь я проклят, если не пришью, — сказал Гришка убежденно, — ведь это такая стерва! За копейку — удавится, за пятак — штаны спустит…
Замолчал и, тихо посвистывая, прищурясь, смотрел на голубоглазого.
— Ты чего, Гришка, смотришь? — усмехнулся тот.
— Хорошенький ты, Павлик, будто шмарочка. Люблю я тебя, честное слово!
— Тьфу, черт, а еще Христос! — плюнул, смеясь, Павлик.
Гришка не спускал с него насмешливо-ласковых глаз, а в них в упор глядели бесстыдно-ясные, веселые Павликовы глаза, красивые и глуповатые немного, как глаза кукол, и немигающие веки узором длинных ресниц бросали легкую тень на нежно-розовые, как персики, щеки, изредка слегка вздрагивающие от затаенного смеха.
Гришка отвел глаза и вздохнул:
— Стыда в тебе, Павлушка, ни на копейку.
— А на кой он нужен? Пропадешь с ним.
Гришка отвел глаза и опять вздохнул.
— Случается — без него пропадают. И часто.
В это время подошел новый парень, торопливо засовал руку.
— Пряжка катит.
— Врешь? — вскочил Христос.
— Чего — врешь? Скоро будут.
— Много?
— Хватит.
— Ты, плашкетик, — обернулся Гришка к Ваське, — хряй сейчас на Канонерскую, шесть. Окно с сапогом внизу увидишь — скажешь прямо в окно: «Пряжка идет, Христос у Покрова». Лети!
Ветром долетел Васька, бормоча всю дорогу условленные слова, и, добежав до окна с сапогом, выпалил всю фразу в лицо сидящему у окна парню в лиловой рубахе.
Парень высунулся:
— Христос послал?
— Да.
Дал Ваське нож, финку.
— Передай Гришке, скажи: «Перо мореное». Стой! Еще скажешь: «Придут Волк, Пепелов и Сахарный-Женя с перьями». А еще: «Пряжинский Фарватер хочет его, Христа, значит, запятнать».
Когда Васька прибежал к церкви, там уже шли сигнальные пересвистывания.
Радостно и жутко забилось Васькино сердечко от этих свистков.
Кучка покрошей, с Христом во главе, стояла в неподвижном возбуждении, а на другой стороне площади цепью растянулись пряжинские, подвигавшиеся неторопливо.
Только впереди цепи быстро, точно катясь, шли плашкеты — «задевалы», часто останавливаясь, и, засунув в рот пальцы, пронзительно свистели.
Васька вручил атаману нож и передал все, что велел парень с Канонерской.
Гришка хлопнул его по плечу, сказав:
— Молодчик!
Обратился к Павлику:
— Фарватер-Федька хочет меня запятнать, сука!
Потом быстро спросил:
— Самсончик здесь?
— Здесь! — полоснул голосок, и выскочил из кучки парней мальчуган, лет четырнадцати, плотный и загорелый, в тельной полосатой рубашке, босой, чернокудрый и черноглазый, как цыганенок.
— Самсончик и ты, как тебя? — кивнул Гришка Ваське.
— Пловец! — гордо вспыхнул тот.
— И Пловец, примите пряжинских плашкетов. Сколько их? — деловито осведомился он у Павлика.
— Трое.
— Сыпь, хлопцы!
Самсончик примял кепку и пошел, не торопясь. Шел, раскачиваясь, припадая на ноги, подражая походке заправских бойцов.
Васька догнал. Захлебнулся:
— Примем?
— При-мем, — спокойно протянул Самсончик и вдруг скомандовал:
— Стой! Остановились.
Шагах в двадцати — пряжинские задевалы: двое босоногих, как и покровские, один даже без шапки, и третий — в лакировках, пиджаке и московке, как большой.
Скидывая с плеч пиджак, оставшись в одной розовой с синим поясом рубахе, нарядный мальчуган закричал нестерпимо звонким, как разбиваемые вдребезги стекла, голосом:
— Пок-ро-о-в! Выхо-ди-и-и! Пряж-ка приш-ла-а-а-а!
Билось в ушах от невыносимого крика, даже обругался Васька, а Самсончик — так же, как розовый, — стеклом дребезжа:
— Поне-ес! Пряж-ка! По-не-е-с!
Выбежал, выставив полусогнутую левую руку и на отлете — правую.
Ждал.