что ночь – пора свершений,
и что она же – время ведьм;
успеть скорей до тени!
теперь как будто был мой долг
исполнить ритуал сей;
испуг перебороть бы смог,
полезть не испугался…
морщинистый забор…полез! –
чего бояться буду?
в углу нырнул – трава, как лес,
шагаю вброд как будто.
и серый дом молчит вблизи;
на огород, увидев,
что пугало-Шестой висит,
в потрёпанной хламиде.
поникла тулья: скис колпак,
и взгляд мешка рассеян;
одна к нему ведёт тропа,
но не уйдёт по ней он…
– вставай, дружище! нам пора,
ты в смерти не повинен,
а бахрому заштопать ран
я помогу отныне!
и жерди плеч твоих, что крест,
я отнесу обратно,
где заждались, дом 26 –
свой дом – вернись, обрадуй!
одной ногой в могиле ты,
но не виновен в горе;
хранить да будет ведьмин тыл!
берусь за шест, за корень…
и только вытащил я крест
из насыпи покатой,
снежинки – вот ещё! – с небес
на листья стали падать…
я, испугавшись, побежал,
над грядками как будто,
а там, в жердях, скрипит душа,
и ткань от ветра вздута.
и слышу голос! но мешка
не дрогнула улыбка:
– я тут не совершу прыжка,
нас заберёт Снежинка, –
и здесь, как ниоткуда из,
бежит скелет кобылы;
хватаюсь, над забором – ввысь!
сел – и следы простыли.
*
чесали хлопьями лицо
воздушные порывы,
и лишь копыта – цок, цок, цок –
той лошади без гривы;
вот село пугало само,
я сзади на хребте там;
углы проносятся домов,
как снег, идущий летом,
и вот уже дом 26,
но так Шестой присвистнул,
что, лишь рванули – дыбом шерсть
моя, вверху и снизу.
– пятнадцатое октября, –
мне пугало сказало, –
туда мы скачем, где наряд
мой сшит, как одеяло.
и дня рождения канун
в пол осени наступит –
где буду стар и буду юн;
ты там держись на крупе, –
и мы помчались, сзади дом
оставив неприметный;
и Ели каждой шишки ромб
передавал приветы,
кивали радостно вослед
Берёзовые серьги,
и шариками, коль не слеп –
макала Липа в снег их.
а мы над Августом бежим,
лишь только наступившим,
туда, где часто ни души –
ни яблок нет, ни вишен,
где смрад и вонь, болотный мор,
да кислота трясины;
и меж коряг щербатых морд
копыта желчь месили;
вот мы бежим над Сентябрём –
Наездник, ну и лих ты!
сквозь бабье лето резво прём,
где ивы смотрят в пихты.
и листьев рой – вдруг с желтизной:
алея, жухнут листья.
– тут всё пока, – сказал Шестой, –
пока не возвратимся.
болото кончилось; погост
лежит навстречу полем;
над ним живая скачет кость
и пугало живое.
уж гол кладбищенский пустырь –
здесь наступила осень;
без трав осунулись кресты,
рога как будто лося.
и снова ускоряем бег
перед Лесной чащобой;
– за бедных, мёртвых и калек –
лихая прыть галопа! –
здесь пугало вскричало ввысь
и засмеялось звонко, –
за тех, кого не дождались,
кто потерял ребёнка,
и кто стоял, как помело,
в углу – пусть страхи канут!
с тобой помчимся в бурелом,
где настаёт блэкаут!
и счастлив был в тот миг Шестой;
встречавший только Август,
на воле он, украден мной,
и в Лес несётся сразу.
а Лес на нас разинул пасть,
смяв бороду-валежник;
кривых зубов тьма раздалась –
пеньков и сыроежек.
насупив брови воронья,
ресницы голых веток
подняв над снегом, на меня
гнилым пахнуло чем-то.
– а ты ускорил мой побег, –
Шестой в пол оборота