Мариэль глубоко вздохнула, глядя на то, как в бокалы струится вино.
- О, Эру. Мужчины. Атаринкэ порой так похож на своего отца. Я люблю его всем сердцем, госпожа, но…
Нерданэль сочувственно кивнула и аккуратно отерла горлышко изысканной витой бутылки, возвращая ее под стол.
- Но порой они так скоры на решения и так переполнены огнем, что его будто и девать некуда.
Мариэль чокнулась бокалом с хозяйкой дома. Изящное стекло издало мелодичный серебряный звон.
- И кажется, что успокоить его может один маленький Тьелпэ, - посетовала она.
Нерданэль глубоко вздохнула и сделала глоток.
- Мужчины.
Два великолепных скакуна белее света звезд и быстрее ветра пронеслись по крепко утоптанной снежной дороге в Валмар многозвонный.
Площади и улицы рядом с величественным Маханаксаром преобразились и дышали радостью. Золотой свет Лаурелин разливал тепло, и сквозь снег у его подножья прорастали дивные пурпурные цветы, упрямые изумрудные травы и синие колокольчики. Венки и гирлянды, благоухая хвоей и крупными лилиями, увивали троны Валар. Аметистовой крошкой, цитриновым блеском и алмазными тенями золотился снег. Сверкала вдали хрустальными игрушками и опущенными на ветви крохотными звездами великая сосна Тавробэля.
Фэанаро знал, что в час угасания Тэльпериона наступит светлая серебряная ночь, когда звезды на небесах станут так крупны и ярки, что уподобятся драгоценным камням. А вслед за краткой, лишенной всяких страхов ночью, бывающей лишь раз в год, разгорятся оба древа, заполнив светом весь Аман. И даже соловьи отзовутся в зимний день счастливым пением, призывая тепло.
Фэанаро Куруфинвэ счел удачей, что он застал великих Айнур в их видимом облике: каждый из них сейчас готовился разделить радость праздника с эльдар Амана. Каждый в этот день возносил хвалу Эру Илуватару и бытию мира, любви, теплу, пониманию и дружбе.
Подобная благоухающему цветку Вана плела венки в окружении стайки детей, и звонкий смех лился там, где под ногами валиэ таял снег и вскидывали сонные бутоны подснежники. Доблестный Оромэ наблюдал за стрельбой из лука и одаривал каждого своей помощью и вниманием: особенно тех, кто из радости и любопытства взял лук впервые. Отважный Тулкас смотрел за дружеской борьбой юношей и девушек в снегу. Манвэ Сулимо и Владычица Элентари, облаченные в белые плащи, отороченные сияющим мехом, отпускали в небеса вместе с возлюбленными воздушные фонарики, похожие на звезды. Лишенным слез оказалось даже лицо владычицы Ниэнны, тихо напевающей музыку, исполненную светлой печали и сияющей надежды, подобной тысячам зажженных во мраке свечей. С особым трепетом Фэанаро взглянул на воплощение великого мастера Аулэ, полное уверенной силы и почти отцовского тепла. Он, вместе с госпожой Кементари, помогал готовить столы к празднеству, смеясь и разговаривая с эльдар. Дары владычицы оказались щедры и изобильны: среди них были и летние ягоды, и дивные фрукты, и сладкое вино.
В свете Древ танцевала прекрасная Нэсса, и в музыке струй хрустальных фонтанов явился даже Ульмо. Чудесные праздничные ткани Вайрэ, что была в сопровождении супруга Намо, создавали воздушный шатер под открытым небом, подобный танцу хрустальной поземки, и благоуханием наполняли воздух целительные травы Ирмо и Эстэ. Яркие огни горели перед Эзелохаром и тронами Валар, наполняя день и сам воздух счастьем.
Фэанаро на мгновение остановился, зная, что покой следовало нарушить, разрушив одним горьким словом праздничную радость, принеся взамен тяжелую тоску. Так и было: в худшем сне он и представить себе не мог, как обращается с принесенной им новостью к владыке Сулимо, чей сияющий лик мгновенно станет суровым.
Радость, смех, танцы и песни сменились звенящей тишиной, когда он говорил перед собравшимися в Кругу Валар владыками: коротко, резко и гневно, проклиная Мелькора за зло, совершенное против всех законов Арды в благословенном краю, и нарекая его черным врагом Моринготто. Тихий ропот пронесся даже среди ваниар, возмущенных более прочих поступком падшего айну, равным хуле над милостью Единого.
- Ужасны твои обвинения и сказанное тобой, Фэанаро Куруфинвэ, - произнесла Варда Элентари, выслушав речь и обвинения нолдо, и голос ее напоминал перезвон серебряных струн.
- Ужасны, - согласился Манвэ Сулимо. – И тяжелы, - он умолк, и никто не смел нарушить его кратких раздумий, кроме птиц, слетевшихся к трону, и яркой сипухи, севшей на руку повелителю ветров. Она резко крикнула, взмахнув крылами, и как будто гневно повернула голову к Куруфинвэ.
Манвэ нахмурился, сдвинув светлые брови, и отпустил сову.
- Взор мой и птицы мои не видят тени, повисшей над благословенным краем, - голос короля Арды звучал легко, словно голоса ветра в листве. – Но после таких обвинений я хочу видеть моего брата.
В спешке поднялся со своего трона Тулкас.
- Чего ждем мы?! Разве лгал нам когда-нибудь сын короля Финвэ? Пошли меня за преступником, чтобы привести его сюда, владыка Сулимо!
А среди ваниар выступил вперед прекрасный сын благородного короля Ингвэ, Ингвион, облаченный в белое и золотое, и в синих глазах его горело пламя, подобное отблескам в сапфировом скипетре Манвэ.
- Владыка ветров! Повелитель Арды! – голос принца, юный и звонкий, вознесся в морозном воздухе, когда он ступил в круг, опускаясь на колено. – Позволь мне отправиться рядом с отважным Астальдо! Ибо это оскорбление нанесено всем нам, и я не убоюсь тьмы и мрака! Мое копье пронзит даже Моринготто, если на то будет твоя воля!
Тут же принялись встревоженно перешептываться готовые к празднику квенди, а Фэанаро стоял перед Валар, озаренный праведным гневом так ярко, что казалось, будто воздух полнится искрами вокруг него.
Слово среди тихого ропота взял Аулэ, и говорил великий мастеровой Арды тяжело:
- Если Моринготто нарушил все обещания, данные нам, а пришел к нам с вестью о воровстве Фэанаро Куруфинвэ, но не бывший мой ученик Майрон, думаю я, будто нам надлежит отыскать двух воров.
Но стоявшие рядом с Кругом Валар эльдар видели, как посуровело, точно небо перед штормом, лицо Манвэ. Он поднял руку, призывая к порядку.
- Астальдо! И ты, юный Ингвион, - ропот улегся, едва стоило Манвэ произнести первое слово. – Приведите сюда моего брата и майа Майрона, что обязался следить за ним. Если они пожелают явиться, и мы уверимся, что они не совершали сказанного – тебе надлежит извиниться перед ними, Фэанаро. И больше не сметь произносить имя, которое ты измыслил брату моему, - все видели, как Куруфинвэ набрал воздуха в грудь, словно смея возразить повелению, и был остановлен лишь движением белой, как кость, кисти владыки ветров. – Но если же Мелькор не пожелает прийти или вовсе исчезнет – мы будем считать, что горькую правду несут твои слова, и день этот станет не праздничным днем, но днем печали, когда на нашей земле свершилось зло. Я сказал свое слово. Пока же умерь свой гнев и ожидай.
В одиночестве и в снежном саду ему стало заметно легче. Неуемный детский гвалт сменился тишиной, казавшейся бальзамом для ушей, а мороз приятно холодил лицо.
Мелькор ушел из владений Фэанаро, перебравшись туда, где пролегала дорога к обширным заснеженным садам, больше подобным ухоженному лесу. Он позволил себе закрыть глаза, поступая, как в первые дни после освобождения из Мандоса, когда чутье и связь с воплощением приходилось возвращать, смакуя каждое чувство поодиночке. Вот и сейчас он с закрытыми глазами ощупывал плотный, гладкий и влажный снег, таявший в руках, а в ушах звенела тишина, нарушаемая лишь скрипом его собственных шагов.