В мстительном раздражении на гнев Фэанаро он не удержался, и вытащил из кладовки две бутылки настойки на малине с клюквой. Вторая предназначалась Куруфинвэ-младшему.
«Раз так недовольны – будет, чем горе запить».
На бутылках Майрон решился выгравировать по восьмиконечной звезде и обвязать пробки изящными украшениями из остролиста и льна.
После всех этих манипуляций у него оставалось четверо, кому все еще требовались подарки. Пытаясь придумать хоть что-нибудь, Майрон бегал от одного конца города к другому, нагруженный шкатулками и корзинами: так, что радость Тириона и его украшения слились в одну ужасающую какофонию, а Майрон начал проклинать все на свете.
Результатом его мучений стали детские луки для Амбарусса и алая книга для записей с изящной керамической чернильницей для Морифинвэ. Последнего Майрон знал плохо, но предполагал, что все сыновья Куруфинвэ работают над своими идеями в ремеслах и языках письменно.
Когда Майрон стоял над прилавком охотничьих сумок для различных мелочей, выбирая подарок Тьелкормо, то крик в осанвэ прозвучал столь громко и беспомощно, что он чуть не выронил все, что держал в руках, а в виски ударило болью.
«Майрон!»
Он выдохнул, стиснув виски пальцами, и поневоле поставил на землю корзины.
«Мелькор, что случилось, чтоб тебя, если ты так орешь?!»
«А ты по сторонам посмотри! Наверх!»
Майрон зашипел сквозь зубы и заставил себя оглядеться. Город вокруг жил привычной жизнью. Смеялись дети, облизывающие леденцы на деревянных палочках, музыкант наигрывал на арфе прекрасную мелодию, гармонирующую с журчанием воды в фонтане. Сладко пахло выпечкой, а от выставочного прилавка – кожей сумок и ремней.
Ничего необычного. Разве что…
Майрон заметил, что верхушка огромной сосны Тавробэля, праздничного дерева всея Амана, подозрительно качается. И звезда, которая почему-то украшала вершину сосны до срока – тоже. Он прищурился, пытаясь обострить зрение майа настолько, насколько возможно, и Майрону показалось, что он даже видит далеко-далеко темную фигуру на фоне сияющих лучей.
Быть не может.
«Мелькор… ты же не…»
«Да!»
Майрон проморгался несколько раз, отчаянно надеясь, что ему показалось. Но нет: пьяно накренившаяся звезда и темный силуэт на ее фоне никуда не делись.
«Я оставил тебя в одиночестве на два часа! Два часа, Мелькор! Что ты там делаешь?!»
Сквозь осанвэ пронесся и другой призыв, который заставил его замереть на месте. Потому что этого голоса, сейчас сбивчивого и тихого, больше похожего на зов, который мог сработать лишь от великой ярости или отчаяния, он не слышал уже очень давно.
Это был зов Аулэ, передавшего не вполне отчетливый, но гневный приказ явиться к Кругу Судеб.
Майрон простонал, срываясь на тихое рычание, ожесточенно бросил в корзину выбранную сумку, и пошел в конюшни.
«Сколько можно, будь вы все прокляты?! На пару часов нельзя оставить, обязательно что-нибудь случится!»
Мелькор сам не мог понять, как ему хватило сил залезть на ту высоту, где он оказался. Живот, ноги и руки были перемазаны липкой смолой вперемешку с кровью, в волосах застряли иголки, а рана чудовищно болела, заставляя тихо скулить от каждого движения ногой.
Мелькор непроизвольно вскрикнул, когда под ним угрожающе хрустнула, обламываясь, ветка, и вала вцепился в сосну руками и ногами, хотя последнее было почти невозможно.
«Зачем я вообще это сделал?!»
Голова стала пустой и легкой, едва ему стоило посмотреть вниз: Валмар, Тирион и даже склоны Таникветиль казались крошечными с той высоты, где он сидел, пытаясь убраться повыше от Тулкаса. Туда, где ствол можно было обхватить руками и ногами, мысленно умирая от раздирающего страха и безвыходности положения.
Мелькор думал, будто на высоте смог бы принять нематериальное обличье и улизнуть от настырных преследователей, но не тут-то было. Он понимал, что сделать это очень просто, и делал он это уже сотни раз.
Но именно в самый неподходящий момент способность как отрезало. В последний момент его нутро встряхивало от страха и холода в предчувствии потери равновесия, и вместо перевоплощения он только крепче цеплялся за липкое смолистое дерево, вдыхая его запах и царапая щеку о кору. Он прокручивал в голове, как может исчезнуть опора под ногами, как обломаются ветки, и что обратиться облаком не получится, а тогда он полетит вниз и фана точно разобьется насмерть, а после такого восстановить его будет очень, очень нелегко.
Было высоко, холодно, больно, унизительно и страшно. Ледяной ветер пробирался под одежду, впиваясь в тело. Шишки кончились. В самом кошмарном сне Мелькор и представить себе не мог, что подозрения вынудят его бежать сюда.
«Чтоб я еще раз послушал Майрона с его гнилыми праздниками. Дружба! Веселье! Твари».
Хуже стало, когда он немыслимым образом пролез до Купола Варды, врезался в него, выругался от боли, разбил лоб, а когда от удара содрогнулся только что не весь небесный свод, упавшая звезда запуталась у него в волосах, обжигая спину до боли даже сквозь одежду. Мелькор вывернулся змеей, пытаясь стряхнуть ее без помощи рук, и при этом не упасть.
Но стало лишь хуже. Звезда, похожая на нестерпимо яркий и жаркий самоцвет размером с кулак, теперь болталась на кончике его косы, как еще одно украшение Тавробэля.
Мелькору показалось, что еще чуть-чуть - и от обиды, злобы и безысходности он либо сметет всю сосну вместе со звездами, либо превратит проклятое дерево в уголек. Он уткнулся лбом в холодную кору, стискивая зубы, и попытался чуть удобнее переместить раненую ногу. Теперь болело все.
На возмущенный вскрик Майрона он не ответил.
«И? Тебя вышвырнут из мира навсегда!»
Вала бросил короткий взгляд вниз, где дрожали ветки и слышались проклятия.
- Послушай меня последний раз, Моринготто! – раздался голос Тулкаса. - Если ты немедленно не сознаешься и не пойдешь с нами, весь Валинор встанет против тебя, проклятое отродье!
«Опять! Да сколько можно!»
Он не хотел говорить, что Сильмариллов у него нет. Уж кто-кто, а Тулкас послушал бы такие слова последним в Валиноре, но выхода не оставалось. Мелькор предпринял единственную отчаянную попытку поговорить, когда верхушка сосны под ним качнулась так, что он чуть не закричал от ужаса. Ноги стремительно заскользили вниз, еще одна ветка подломилась, а когти, вцепившиеся в дерево, оставили глубокие борозды, больше не позволяя цепляться достаточно крепко.
- Да не знаю я, где они! – Его голос сорвался в крик.
Сосна качнулась ожесточеннее, заставив его только что не заскулить в попытке ухватиться за дерево крепче, а ветки, потревоженные быстро взбиравшимся Астальдо, шевелились все ближе. Мелькор мысленно застонал. Бежать больше было некуда, и внутри все смерзлось в противный липкий ком неизбежного унижения, еще более сильного, чем раньше, и страха.
«Да нет же! Нет!»
- А кто ещё мог осмелиться на воровство в благословенном краю?! – голос звучал все громче и ближе.
Из чистой злости он пнул изо всех сил треснувшую ветку, чтобы та свалилась на голову Астальдо. И перевел дыхание, чувствуя, как рана отозвалась такой болью, как будто в нее гвозди забивали.
- Я апельсины чистил, тупая ты рожа! – выкрикнул он.
А потом пришла другая напасть: поначалу он принял ее за стайку светлячков, пока с ужасом не осознал, что светлячки были полосаты, мохнаты, и сверкали то золотом, то голубым ничуть не хуже проклятых звезд над головой!
«Это же пчелы! Гребаные пчелы!»
Ему уже не хватало всего запаса ругательств, который имелся в квенья, поэтому осталось только застонать и как можно плотнее зажать лицо предплечьями, чтобы твари не искусали еще и его. Мелькор не сомневался, что проклятых тварей напел Ингвион: те летели на голос принца ваниар, как на цветы.