Подобная ситуация имела место и в России. В исторической и политической литературе, в ходе дискуссий, в средствах массовой информации обозначилась значительная поляризация точек зрения. Большая часть историков отвергала обвинения и позицию ряда политиков, исследователей и СМИ стран Балтии, призывая к более объективным и многоплановым оценкам событий того времени. Вместе с тем некоторые ученые и общественные деятели, члены ветеранских организаций, отвергая несправедливые выпады представителей других стран, реанимируют оценки событий 1939–1941 гг., которые существовали 15–20 и более лет назад и, казалось, уже ушли в прошлое.
Все это добавило интерес и остроту в подходах к освещению событий 1939–1941 гг.
Тему нашего исследования составляют прежде всего политика и действия Советского Союза, рассматриваемые в тесной связи с общей обстановкой в мире и с позицией других государств — активных участников исторической драмы того времени. Мы уже говорили о необходимости поисков новых документов и свидетельств, но все же главные линии событий и основные факты уже известны, и сейчас центральная задача продолжает состоять в их трактовках и интерпретации, что лишь усиливает размежевание и политизацию исследований.
В контексте общего анализа советской политики следует отметить и такую ключевую проблему, как процесс принятия решений, который в Советском Союзе имел свою существенную специфику, особенно касательно внешней политики и международных отношений. Известно, что по основным вопросам советской политики сталинского периода (в том числе 1939–1945 гг.) нет подробных сведений и материалов о заседаниях в Кремле. В сталинские времена, да и в последующие годы очень часто решения принимались в результате договоренностей в узком кругу лиц, без записей и протоколов и, разумеется, без общественных обсуждений. И как следствие этого историки не располагают данными об обсуждении в советском руководстве пакта Молотова — Риббентропа и особенно конкретных мер по его реализации, о событиях в Прибалтике в 1939–1940 гг., на Балканах, визите Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. и т. п.
Больший свет в этом отношении пролили документы из Архива Коминтерна[2], ставшие доступными в последние годы, но и они позволяют лишь догадываться о характере тех обсуждений, которые проходили в высших эшелонах власти. В дипломатических документах СССР[3] имеется значительное число донесений и телеграмм советских послов из зарубежных стран, но гораздо меньше материалов, характеризующих те директивы и послания, которые шли в посольства из Центра.
Аналогичная ситуация существует и в ряде других стран. В нашем распоряжении имеются протоколы заседаний британского кабинета и дипломатические документы Англии, Франции, Германии, США и других стран[4], но весьма часто и в них недостает так называемой кухни, т. е. тех дискуссий, которые проходили за закрытыми дверями и на которых определялись основные и побочные линии оценок ситуации и конкретной политики. В итоге существующее положение побуждает историков разных стран строить свои догадки и конструировать различные схемы и предположения.
В отечественной историографии можно выделить несколько периодов в освещении событий 1939–1941 гг.
Литература послевоенного времени вплоть до конца 80-х годов фактически носила полуофициозный характер. В течение многих лет она опиралась на известную справку «Фальсификаторы истории»[5] и на официальные оценки, исходящие от идеологических предписаний и выступлений деятелей советского и партийного руководства. Их смысл сводился не только к оправданию советско-германских договоров в августе — сентябре 1939 г., но и к доказательству того, что советская политика имела прогрессивный во всех отношениях смысл; она была проникнута миролюбивыми целями и ставила задачей лишь защиту мира и обеспечение интересов безопасности страны. При этом такие официальные труды, как «История внешней политики Советского Союза», «История КПСС», и другие, а также монографические исследования основывались на словах Сталина, сказанных сразу после окончания войны: подписание договора с Германией было верным шагом, позволившим отодвинуть начало советско-германской войны и принять необходимые меры, направленные на обеспечение военно-стратегической безопасности и подготовки страны к отражению агрессии.
2
Коминтерн и Вторая мировая война: В 2 ч. М., 1994, 1998; Коминтерн и идея мировой революции: Документы. М., 1998.
3
Прежде всего см.: Документы внешней политики. T. ХХII: 1939 год: В 2 кн. М., 1992; T. XXIII: 1940 — 22 июня 1941: В 2 кн. М., 1998.
4
British documents on Foreign Affairs. The First to the Second World War. Wash., 1986–1995. 25 vol.; Ministère des Affaires Étrangères. Documents diplomatiques français. 1939. 3. Septembre —31 Décembre. Bruxelles, 2002; 1 Janvier—10 Julie 1940. Bruxelles, 2004; Foreign Relations of the United States. 1939–1941. Wash., 1956–1959; Documents on German Foreign Policy. 1918–1945: In 13 vols (Далее: DGFP).
5
Фальсификаторы истории. М., 1948: (Историческая справка по поводу опубликования госдепартаментом США архивных материалов германского министерства иностранных дел «Нацистско-советские отношения 1939–1941 гг.»). Книга была издана кроме Москвы в С.-Петербурге, в Куйбышеве и других городах несколькими издательствами.