III
Наскоро организованный Джездинский геологоразведочный отряд прибыл на берег речки в первых числах июля. В зарослях густой травы виднелась одинокая зимовка колхоза «Кызыл Октябрь». Здесь и расположились геологи.
Каныш Имантаевич с первых дней напряженно следил за ходом разведки. Свое письмо от 19 июля, адресованное руководителям разведконторы, он заключал словами: «Убедительно прошу вас... информировать меня как можно подробнее о ходе работ и их перспективах».
Его предупреждение насчет твердости джездинской породы полностью подтвердилось. Неподатливые скалы не раз приводили в отчаяние буровиков отряда.
Поначалу, приехав в Джезды, старший мастер Халык Темирбаев наладил бурение тремя станками. Но из-за низких темпов проходки — полтора-два метра в сутки — разведка Джезды двигалась медленно. А тяжелое положение на фронтах требовало совершенно другого размаха работ. В сентябре Джезказганская контора получила постановление Совнаркома СССР о повсеместном развертывании разведки на марганец. Прозорливость Сатпаева, его неоднократные хлопоты и беспокойство о Джезды были наконец-то поняты и оценены. Необходимо было наверстывать упущенное время, число станков было удвоено, заботами областного комитета партии и не без помощи Каныша Имантаевича удалось дать брони основному составу разведчиков. И все-таки людей не хватало.
Выход из создавшегося трудного положения нашел тот же Халык.
— Будем выходить на работу два раза в сутки, по шесть часов в смене, — заявил он на собрании бригады. — На фронте наши бойцы сражаются днем и ночью. Неужели же мы не сможем работать по двенадцать часов!
Так и решили. Разведка в Джездах пошла быстрее.
В конце октября пришло еще одно письмо от Сатпаева. Он отмечал, что первые результаты изысканий неплохие, и призывал поспешить с расчетами, хотя бы приблизительными. «Словом, надо заявить о промышленных запасах Джезды, не ожидая окончания разведки, — писал он. — Это дало бы повод уже сегодня распланировать разведку месторождения с тем, чтобы в новом, сорок втором году вести здесь систематическую плановую разработку. Это же даст возможность получить необходимые средства для детальной разведки в будущем, но самое главное — черная металлургия страны уже сегодня смогла бы получить сырье, в котором очень и очень нуждается...»
Пришлось приниматься за расчеты. Даже приблизительные выводы геологов говорили о том, что они уже являются обладателями немалого марганцевого богатства. В результате и была составлена та самая заявка, что пришла в Наркомат черной металлургии в самые критические дни марганцевого голода.
Ответ не заставил себя долго ждать. Но пришел он не из Москвы и не в виде обычного распоряжения... В один из осенних дней прибыла группа инженеров из Магнитогорска во главе с главным технологом металлургического комбината. Специалисты тщательно осмотрели разведочные канавы, отобрали изрядное количество образцов браунитовых руд и, возвращаясь в Джезказган, измерили расстояние от места буровых работ до железнодорожной станции. Оказалось, сорок пять километров. Всего-навсего.
Вскоре никому доселе не известное месторождение стало предметом обсуждения сразу в нескольких городах. Через месяц после первой прибыла новая комиссия, образованная уже по приказу наркома черной металлургии И.Ф.Тевосяна. В ее состав вошли опытные специалисты во главе с известным знатоком марганцевых руд профессором Покровским.
От Казахстана в комиссию был назначен Сатпаев. Но в день отъезда экспертов из Алма-Аты он неожиданно заболел. Пришлось звонить в Казгеологоуправление и просить выслать вместо себя авторитетного, знающего специалиста, а самому ложиться на врачебное обследование.
Через несколько дней комиссия вернулась в Алма-Ату. Протокол ее заседания сразу же доставили в больничную палату Сатпаеву: «В Джезды марганец имеется, но его запасы нужно доразведать... Заявленный запас основан на недостаточном материале...»
Прочитав пространные объяснения, обставленные множеством оговорок, Каныш Имантаевич понял, что по такому руслу дело далеко не двинется. Рудник в Джезды, рождение которого казалось ему несколько дней назад скорым и реальным, теперь едва вырисовывался за строчками заключения. В сущности, они означали приговор к замораживанию месторождения. И Каныш Имантаевич по-настоящему сердился на себя за то, что заболел, не поехал с комиссией, не убедил ее в необходимости немедленной интенсивной разработки рудных пластов. Вместе с досадой на себя приходило и недовольство вчерашними соратниками. «Тоже мне! Хороши! Трое солидных геологов, знатоки Джезказгана, не смогли убедить десяток приезжих специалистов?!. А может, проявили слабость, испугались ответственности? Поосторожничали?»
Что придумать теперь? Дело кончено. Комиссия уехала в Москву. Быть может, и ему пора успокоиться, ведь его честь не пострадала... Но успокоение не приходило. Всей своей кипучей натурой Сатпаев болел за Джезды. А когда он верил во что-то, он уже не мог отступить, готов был на открытую схватку, хотя бы против него был весь свет. Решение бороться за марганец Казахстана крепло с каждым часом, каждой минутой.
Доктора, долго обследовавшие его, наконец собрали консилиум и поставили диагноз: гангренозный аппендицит. Пришлось согласиться на операцию. «Лечение продлится долго, таков характер болезни», — говорили врачи. «А дела?» — с беспокойством спрашивал Сатпаев. «Подождут!» Но интересы нового месторождения марганца, интересы обороны страны? Разве они могут ждать?.. И вот из больницы отправляется телеграмма главному инженеру Джезказганской геологической конторы Сейфуллину: «Немедленно выезжайте со всеми имеющимися камеральными материалами по Джезды». Сейфуллин вскоре прибыл вместе с коллектором джездинского отряда Пастуховым. Они привезли обширные отчеты геологоразведки.
Когда они появились в больничной палате, Каныш Имантаевич сразу заявил:
— К делу, друзья! За расчеты! И вам под моим контролем легче, и мне веселее.
Им выделяют стол в одном из тесных прокуренных кабинетов Института геологических наук, и джезказганцы принимаются за работу. Через неделю Сатпаев выписывается из больницы. Операция прошла нормально, но врачи пока что не разрешают ему работать. С трудом удалось вырваться из больницы, пообещав соблюдать постельный режим. Оказавшись дома, он вызывает джезказганцев из гостиницы и поселяет их у себя.
Сатпаевы жили в Алма-Ате довольно скромно, на большую семью трехкомнатная квартира. Старшая дочь Каныша Имантаевича от первого брака Ханиса, воспитанная с малых лет Таисией Алексеевной, училась на втором курсе медицинского института. Младшая, Меиз, ходила в школу. А вскоре родилась Мариам. К тому же в доме ученого постоянно жили престарелая мать Таисии Алексеевны и племянник Каныша Имантаевича Кемел, сын Казизы, единственной его родной сестры, умершей в тяжелом 1932 году. Кемел Акышов учился в десятом классе и по примеру дяди мечтал стать геологом. Но его мечты не сбылись. Окончив школу, он добровольцем отправился на фронт, а в 1944 году вернулся домой с тяжелым ранением.
Каныш Имантаевич еще не мог ходить, поэтому по утрам его постель переносили на диван, стоявший в гостиной. Здесь же на большом столе раскладывались камеральные материалы. На стульях лежали паспорта скважин, данные разведочных канав, геологические карты, схемы. На отдельном столике хранились результаты анализов, поступающие из лаборатории Института геологических наук. Посреди всего этого не разгибаясь сидели и часами щелкали счетами да крутили ручки арифмометров два джезказганца. Каныш Имантаевич, лежа на диване, руководил работой. То и дело он задавал какие-то цифры Пастухову, а тот высчитывал их на счетах. Затем записывались результаты. Так они работали по целым дням, иной раз не обмолвившись друг с другом ни единым словом. Лишь изредка о чем-то спорили. Расчеты продолжались до глубокой ночи. Отрывались от бумаг только тогда, когда радио передавало сводку Совинформбюро... И вновь воцарялась тишина, прерываемая стуком костяшек счетов да редким покашливанием.