Капабланка одержал еще несколько побед подряд, а затем, сделав несколько ничьих и понеся единственное поражение от Рубинштейна, вышел на первое место. Второй и третий призы поделили Видмар и Рубинштейн, а четвертый достался Маршаллу, доказавшему этим, что его неуспех в матче с Капабланкой вовсе не объясняется снижением шахматной силы.
ТВОРЧЕСКИЙ РАСЦВЕТ КАПАБЛАНКИ
Капабланка в 1911 г. был в расцвете молодости и верил в свои силы. Вообще этим годом начался двенадцатилетний период, который можно считать зенитом спортивного и творческого взлета кубинца, временем максимального проявления его шахматного гения.
Шпильман восемнадцать лет спустя после турнира в Сан-Себастьяне так вспоминал о своем знакомстве с двадцатидвухлетним дебютантом на международной арене: «В личной жизни Капабланки нет ничего, что позволило бы угадать, что он — шахматный маэстро. Его любимые занятия — политика и дипломатия... Кроме того, Капабланка любит всякие виды светского спорта, в особенности теннис. Во всем остальном он — элегантный светский человек, хотя и свободный от соответствующих „элегантных“ пороков. Он не курит, не пьет и вообще строго придерживается правил гигиены. Он производит впечатление, будто занимается шахматами лишь для развлечения — между прочим».
Надо разъяснить читателю слова Шпильмана о «политике и дипломатии». Министерство иностранных дел Кубы, желая материально поддержать многообещающего соотечественника, зачислило молодого Капабланку па службу (что, конечно, являлось чистейшей синекурой) и время от времени давало ему дипломатические поручения.
Сам Капабланка так охарактеризовал свою игру на турнире в Сан-Себастьяне: «Я уже вникал в возможности данной позиции не хуже любого другого маэстро. Я мог точно рассчитать многоходовую комбинацию и найти лучший путь к успешной атаке. Атаки же на моего короля я отражал безошибочно. В эндшпиле я достиг высшего предела. Многие считали, что я разыгрываю окончания лучше самого Ласкера, который до сего времени не имел себе равных в этой области. Не думаю, что я играл эндшпили лучше Ласкера, но, во всяком случае, не хуже. Но мне предстояло еще многому научиться в области дебютов, кое-чему в отношении позиционного маневрирования в середине партии, когда нет почвы для комбинации, а также в создании позиции, равно пригодной и для атаки и для защиты. И еще мне нужно было приобрести спокойствие и выдержку, которые являются следствием многих и постоянных побед».
Как видим, Капабланка в 1911 г. был достаточно самокритичен, что всегда является залогом дальнейшей успешной работы над собой. Ценно и его финальное замечание. Шпильман в цитированных воспоминаниях отметил, что Капабланка «необыкновенно впечатлителен и чувствует себя спокойно лишь тогда, когда противник подавлен перевесом его техники». Именно поэтому кубинец очень болезненно переживал (правда, крайне редкие!) неожиданные поражения и после них очередную партию играл неуверенно и вяло, а на спаде своей шахматной карьеры стал избегать риска и слишком часто и быстро соглашаться на ничью.
НОВАТОР ТЕОРИИ И ВИРТУОЗ ПРАКТИКИ
Рассмотрим теперь, что нового внес Капабланка в понимание игры, в шахматное творчество и что, кроме блестящего природного дарования, обеспечило ему почетное место среди великих шахматистов всех времен и народов.
Но перед этим надо описать обстановку в шахматном спорте начала нашего века. В нем господствовали рационалистические, деляческие установки западноевропейской шахматной школы и сухой, маневренно-выжидательный стиль игры. Смелая комбинационная игра в духе Чигорина и творческий риск были не в почете. К оценке позиции подходили статически, подсчитывая, кто больше затратил темпов на развитие, кто больше вывел в дебюте фигур и у кого поэтому должна быть худшая или лучшая позиция, но не учитывали конкретных особенностей положения. Ведущий теоретик того времени Тарраш ставил целью достижение выигрыша путем лишь медлительного маневрирования и «зажима» противника и принципиально отрицал комбинационную борьбу, смелые атаки.
«Я всегда держусь того мнения, — писал Тарраш, — что жертва фигуры или пешки почти никогда не является непременным условием правильной и, так сказать, нормальной атаки и что жертва для получения или сохранения атаки нужна лишь в тех случаях, когда при естественном продолжении атаки были допущены ошибки».