Но чемпион мира не оправдал ожиданий: он играл без подъема, вяло проводил дебют, нечетко — миттельшпиль и вообще производил впечатление растренированного и неподготовленного бойца. Он как бы отяжелел! Уже на старте Капабланка сделал несколько коротких, бесцветных ничьих, а в седьмом туре начал не свойственную его стилю, позиционно необоснованную, бесшабашную атаку на позицию Ильина-Женевского, явно недооценив неизвестного ему противника. Ильин-Женевский цепко защищался, перехватил инициативу и красивой жертвой ферзя форсировал победу (см. партию №36).
Партия же Капабланка — Берлинский, игранная два тура спустя, представляла не шахматный, а психологический интерес, свидетельствуя о совершенно загадочном легкомыслии чемпиона мира.
После напряженной пятидневной борьбы наступил выходной день — 20 ноября. Вместо отдыха Капабланка тотчас после турнирной партии отправился в ночь на 20 ноября в Ленинград для проведения сеанса против 30 сильнейших первокатегорников (тогда не было кандидатов в мастера, но первокатегорники играли не слабее большинства теперешних кандидатов). Любопытно, что в этом сеансе чемпион мира впервые встретился со своим будущим преемником — четырнадцатилетним школьником Мишей Ботвинником и проиграл ему. Окончив этот труднейший сеанс после пяти с половиной часов игры со счетом +18, -4, =8, Капабланка тотчас отправился в Москву и по приезде, без отдыха, после двух ночей в поезде, приступил к игре в турнире. Немудрено, что его партия с Верлинским, состоявшаяся 21 ноября, производила впечатление, будто чемпион мира то ли болен, то ли пребывает в тяжелом похмелье. Но Капабланка был просто измотан и переутомлен.
Чтобы читатель не заподозрил меня в голословности, привожу начало партии. Уже дебют Капабланка разыграл белыми пассивно и антипозиционно и к 14-му (!) ходу получил безнадежную позицию: 1. d4 d5 2. e3 Кf6 3. Сd3 c5 4. c3 Кc6 5. dc? a5 6. Кd2 e5 7. Сb5 С:c5 8. Кgf3 Фc7 9. Фa4? 0–0 10. С:c6? bc 11. b3? Сa6 12. Сb2? d4! 13. c4 Кfb8 14. ed? Здесь Верлинский мог выиграть ферзя ходом 14. ... Сb5!, но избрал более длинный путь к победе, достигнутой лишь на 60-м ходу.
Можно только удивляться, что при таком отношении к делу Капабланка все же занимал высокие призовые места. Это свидетельствует об огромной мощи его природного дарования.
Под конец турнира Капабланка разыгрался и дал ряд прекрасных партий, две из которых получили приз за красоту (см. партии №37 и 38), но было уже поздно.
Первый приз завоевал, набрав 15½ очков из 20, превосходно игравший Боголюбов, которому к тому же помогло знание игры девяти советских участников: против них он набрал 8 очков (+7, -0, =2). На втором месте оказался 56-летний Ласкер с 14 очками. Против тех же советских шахматистов он набрал 7 очков (+6, -1, =2). Экс-чемпион мира был очень доволен, что вновь опередил Капабланку.
На третье место вышел Капабланка, отставший на пол-очка от Ласкера. Против советских участников он набрал лишь 5½ очков (+4, -2, =3). Только они нанесли поражения чемпиону мира!
ДЕГРАДАЦИЯ ТВОРЧЕСКИХ УСТАНОВОК
Недоумение знатоков и ценителей творчества Капабланки вызывала неровность его игры: то, что он мог играть в прежнем блестящем, динамичном и разностороннем стиле, но переживал некий творческий кризис, не умел мобилизовать себя и слишком часто играл сухо и бесцветно, довольствуясь короткими ничьими.
Алехин писал три года спустя:
«1925 год принес Капабланке величайшее разочарование из всех, какие ему пришлось дотоле испытать: в московском международном турнире он занял лишь третье место — и то ценою огромных усилий... Уже тогда стали раздаваться голоса, указывающие на некоторые тревожные симптомы, появившиеся в игре чемпиона мира. Можно было думать, что искусство Капабланки представляет собою не то, во что оно обещало вырасти, судя по начальному периоду его шахматной карьеры. Объяснялось это отчетливо высказавшейся с годами склонностью Капабланки к упрощениям, к чисто техническим формам борьбы, которые убивали в нем живой дух, так ярко проявлявшийся в партиях Капабланки на турнирах в Сан-Себастьяне 1911 г. и в Петербурге 1914 г.».
Алехин также указывал на избегание риска, «на инстинкт самосохранения, в жертву которому Капабланка принес так много красивых, заманчивых замыслов, из-за которого он поставил на открытые линии столько пар ладей для размена».