Когда Мэтьюрин сблизился на расстояние слышимости, то заметил — мужчина говорил, то серьезно, то крайне страстно, а иногда пронзительным тоном элегантной дамы. Человек среднего класса, если судить по синим бриджам и бордовому сюртуку, и довольно образованный — один раз он воскликнул «Пусть эти лживые псы утонут в собственном навозе!» на быстром, решительном греческом. Очевидно, он считал себя одиноким в это зеленое утро, и может сгореть от стыда, когда его обгонит человек, последние полчаса выслушивавший все эти возгласы.
Исправить ситуацию не удалось бы — остановки становились все более частыми. Если Синие Бриджи не свернет с дороги, то Стивену придется или догнать его, или ужасно медленно тащиться за ним, рискуя опоздать.
Мэтьюрин попытался кашлять и даже грубо что-то напевал, но ничто не действовало. Пришлось бы прокрасться мимо со всем доступным самообладанием, если бы Синие Бриджи не остановился, не развернулся и не уставился на доктора:
— Вы принесли мне письмо? — спросил он, когда до Стивена оставалось меньше сотни ярдов.
— Не принес.
— Прошу прощения, сэр, — извинился мужчина, когда Стивен приблизился, — но я ждал сообщения из Лондона и объяснил дома, что навещу свою лощину, и я подумал… но сэр, — он покраснел от смущения, — боюсь, я представлял жалкое зрелище, декламируя на ходу.
— Вовсе нет, — заверил Стивен, — Я знал многих парламентариев, многих юристов, которые обращались в пустоту и даже не задумывались об этом. Разве Демосфен не обращался к волнам? Для многих человеческих занятий это естественно.
— Дело в том, что я писатель, — поделился Синие Бриджи, когда они немного прошли вперед.
На вежливый вопрос Стивена он рассказал, что работает в основном над историями о былых временах и в готическом стиле.
— Но что до количества книг, о котором вы так вежливо спросили, — добавил он горестно, — боюсь, их так мало, что стыдно упоминать. Сомневаюсь, что опубликовал хотя бы десяток. Я, заметьте, придумал, проработал и полностью сочинил раз в десять больше, на этой самой лужайке, кстати. Отличные истории, славные истории, от которых я (хоть и пристрастный судья) смеялся от удовольствия. Но поймите, сэр, у каждого своя манера письма. Я свои произведения проговариваю на ходу. Движение разгоняет желчь и стимулирует поток идей. Но в этом таится опасность. Если я слишком сильно стимулирую мысли, если мое творение закончено к полному удовлетворению, как сейчас глава, в которой Софонсиба заключает Родериго в «железную деву» по обвинению в распутстве и начинает закручивать винт, если оно закончено, то мой разум, мое воображение отказывается иметь дело с текстом. Не могу даже записать его, а если и заставляю себя, то на бумаге оказывается лишь равнодушное собрание неправдоподобных идей.
Единственный способ преуспеть — достичь неполного успеха, coitus interruptus[2] с моей музой, простите за такое выражение, а потом мчаться домой к перу и бумаге, чтобы завершить работу.
Но я не могу добиться, чтобы мой издатель это понял. Повторяю ему: работа разума отличается от ручного труда. Объясняю, что во втором случае усердие и старание вырубят лес и вычерпают океан, но в первом… А он пишет, что пресс простаивает и ему нужны обещанные двадцать листов с обратной почтой.
Синие Бриджи повторил свою греческую ремарку и добавил:
— Но здесь, сэр, наши пути разойдутся, если мне не удастся, возможно, убедить вас посмотреть мою лощину.
— Может, это друидская лощина? — улыбнулся Стивен, покачав головой.
— Друидская? О нет, вовсе нет. Хотя из друидов кое-что извлечь можно: «Проклятие друидов» или «Призрак хенджа»[3]. Нет, в моей лощине я просто сижу и наблюдаю за дрофами.
— За дрофами, сэр? — воскликнул Стивен, шаря бледными глазами по лицу собеседника. — Вы имеете в виду Otis tarda?
— Их самых.
— Ни одной не видел в Англии.
— Они и вправду стали очень редкими. Во времена моего детства они бродили стайками, очень похожие на овец. Дрофы все еще существуют, эти создания следуют своим привычкам, и я наблюдаю за ними, как делали мой отец и дед. Из моей лощины вполне могу показать вам самку на гнезде, и есть вполне разумный шанс увидеть двух-трех самцов.
— Это далеко?
— Не более часа, если сойдем с дороги, и я, в конце концов, закончил главу.
Стивен взглянул на часы. Мартин, признанный авторитет по кроншнепам, простит опоздание по такому поводу. Но у Джека Обри чисто флотское уважение ко времени, он до абсурда требователен к пунктуальности вплоть до минуты. Мысль о том, что придется встретить Джека Обри, все семь футов едва сдерживаемого гнева из-за того, что его заставили ждать два часа — сто двадцать минут! — поколебала Стивена, но ненадолго. «Найму экипаж в Полтон-Эпископи, — заверил он себя, — запряженный четверкой, и так нагоню время».
3
Доисторическая ритуальная огороженная площадка, в континентальной Европе называется ронделой или кольцевой канавой.