Эго проитальянское папство, обслуживаемое итальянскими агентами, впоследствии создало свой светский итальянский домен, проводило очень активную итальянскую политику, часто дополняемую распрями, которым была не чужда и итальянская семья папы. Эта политика с войнами, которые она влекла, с заключаемыми союзами, стоит дорого, и вынуждает папу взимать с «иностранных» церквей денежные средства, которые церкви предоставляют скрепя сердце и по поводу которых они высказывают протесты, а поэтому к пущей неловкости приходится прибегать к услугам итальянских банкиров папской курии.
Этот образ действий постепенно рождает у французского духовенства чувства, по правде, не враждебности, но равнодушия и недовольства Святым престолом, обвиняемом не без преувеличений в разрушении французской церкви в пользу итальянцев курии и личной политики итальянских понтификов. Считая, что ее эксплуатирует ее глава, испытывая на себе зависть других слоев населения, порой сражаясь с некоторыми из них, часто находясь под угрозой, французская церковь ищет покровительства короля. Она видит в нем поборника своих свобод против злоупотреблений Рима, как и, возможно, с большим основанием, поддержку против своих противников внутри королевства. И король на первый взгляд делает то, о чем его просит французская церковь. Порой он выражает энергичный протест Святому престолу по поводу злоупотреблений папских агентов и церковных сборщиков. Он приумножает торжественные хартии, признающие и утверждающие свободы и привилегии церквей королевства. Он выказывает себя щедрым по отношению к клирикам, включает их в свой совет, подавая им пример настоящей набожности. И французская церковь верит своему королю.
Так, используя различные обстоятельства, подталкивающие к нему, с намерениями, зовись он Филипп-Август, Людовик Святой или Филипп Красивый, стать сувереном, которому все должны повиноваться, французский король смог принять вид отца и главы своей знати, защитника самых униженных подданных, поборником свобод церкви, и этого повиновения, которого было трудно потребовать, он добился. Различные классы общества без серьезного сопротивления заняли заранее приготовленное им место.
Глава XII
Интеллектуальные и моральные основы
Собрать воедино территории, подготовить политические и административные кадры, заставить население королевства принять их — все это было необходимо для создания Франции, и в то же время недостаточно. Чтобы созданное терпеливыми усилиями трех веков оказалось прочным, следовало совершить слияние собранных таким образом элементов, вдохнуть душу в это огромное тело.
Думали ли об этом Капетинги? Позволительно в этом усомниться. Эти суверены, как мы уже говорили и настаиваем на этом, работали над будущим бессознательно. Люди действия, они жили настоящим, слишком наполненным трудностями, чтобы оставалось время, даже если бы они и пожелали, думать о другом. Идея нации в том смысле, который вкладывают в нее наши современные умы, казалось, была им, как и их современникам, чуждой. Но, несомненно, они могли работать над ее созиданием, сделав ее рано или поздно реальностью.
Нация состоит, прежде всего, из людей, говорящих на одном языке. И, когда мы говорим о едином языке, мы вовсе не имеем в виду различные наречия, произошедшие от одного и того же дальнего лингвистического корня, но о языке, в котором могут еще существовать разные диалекты, по своей природе не мешающие различным национальным группам без труда понимать друг друга. Конечно, это не относилось к Франции в эпоху избрания Валуа.
В самом деле, существовало большое различие в наречиях Севера и Юга, языка ойль и языка ок, к которым следует прибавить кельтский диалект Бретани и германский диалект Фландрии. Если к ним добавить язык клириков, латынь, то можно сказать, что в момент угасания капетингской династии в королевстве Франция говорили на пяти различных языках.
И, однако, один из этих языков — язык, на котором говорили в старом королевском домене, парижской области, начинает опережать другие, становясь литературным. Это и язык, на котором самовыражается королевская власть, язык, используемый для ведения дел в Парламенте, язык, часто используемый в общественном управлении, впрочем, конкурирующий с латынью и языком ок.
Если употребление французского языка публичной властью обязано капетингским властям, то Капетинги лишь косвенно и с запозданием ответственны за выбор этого языка как литературного средства. Известно, что потомки Гуго Капета вплоть и включая Людовика IX, кажется, не имели, за исключением Роберта Благочестивого, великой склонности к духовным вещам. Нас удивляет при чтении произведений, дошедших до нас, слабая роль, которую играет французский король в литературе XII и XIII в», Однако, возможно, не следовало бы делать слишком радикальных заключений из этого молчания литературных произведений о французской королевской власти. Столько исчезнувших произведений могли содержать обратные сведения! Тем не менее, при современном состоянии нашей документации кажется, что крупные феодальные дворы — Шампань, Фландрия, Бургундия — сыграли в развитии французской литературы в эту эпоху более значительную роль, чем двор короля Франции.