Относительное политическое равновесие, царившее между княжествами в конце X в., долго не продлилось. Дробление власти лишь временно остановилось на уровне графства; потом и графства постигла та же участь. XI век стал временем независимых шателенств, как X в. был временем княжеств. Строительство примитивных крепостей из земли и дерева — замки на холме, невысокая ограда — станет прекрасным подспорьем для местных сеньоров, чтобы стряхнуть опеку графов и подчинить себе крестьян окрестных земель. Но в 987 г. пока все обстояло иначе; графы надежно держали в своих руках еще немногочисленные замки и бдительно присматривали за шателенами, охранявшими для них эти укрепления. На примере графства Маконского Жорж Дюби показал[17], как эти замки были местами привилегированного отправления графской власти, в особенности правосудия. Несмотря на фактическую независимость, которой пользовались лица, занимавшие высшие посты в королевстве, каролингский порядок в целом все еще сохранялся в конце X в. Публичное правосудие, его краеугольный камень, по-прежнему отправлялось почти повсеместно в старых формах — даже если отныне оно затрагивало только элиты, — и личная власть, осуществляемая графами и их помощниками — виконтами, вигье и шателенами, — была представлена как делегированная сверху. Но едва ли, минуя одно поколение, страна покрылась замками, построенными вассалами графов. Уже с 80–Х гг. X в. вассалы графа Маконского начали приобретать независимость и осуществлять власть в собственных интересах. После тысячного года этот процесс охватил все королевство, чему способствовали сложности с передачей наследства, пошатнувшие господство графов и герцогов. На заднем плане этих притязаний графских вассалов на независимость и ширившихся в связи с ними вооруженных столкновений вырисовываются контуры крупномасштабного социального сдвига; могущественные сеньоры набирали отряды всадников, milites, — отныне единственно эффективных бойцов, которые стояли в замках гарнизоном и принуждали крестьян выполнять незаконные поборы. Так одновременно наметилось зарождение рыцарского класса и закабаление крестьян, что произойдет после тысячного года.
Создается впечатление, что для крестьян последние десятилетия X в. были полны контрастов. По правде сказать, историки все еще ожесточенно спорят по поводу эволюции крестьянства. С одной стороны, кажется, что античное рабство доживало последние дни и сам набор терминов, связанных с рабской зависимостью, отходит в прошлое, особенно на юге. С другой стороны, серваж и сопутствовавшие ему новые поборы в рамках сельской сеньории получат распространение только в XI в. Между двумя эпохами последние десятилетия вполне могут быть своего рода парентезой в вопросе относительной свободы и процветания для крестьянства, о чем может свидетельствовать распространение аллода[18]. Правда, восстание нормандских крестьян в 996 г., жестоко подавленное воинами (milites), свидетельствует о суровости сеньориальной эксплуатации в то время. В остальном же наши знания о крестьянском мире слишком отрывочны и спорны, чтобы было возможно составить итоговое впечатление о настолько кратком периоде; и региональные контрасты кажутся слишком сильными как в этой области, так и остальных.
Напротив, все с большей уверенностью мы можем утверждать, что демографический и экономический подъем, вызванный потеплением климата, уже начался во французской сельской местности в конце X в. На юге этот подъем привел к значительным результатам; на севере он тоже ощущался, хотя и начался там позже и, без сомнения, пока не был таким уверенным. Страна, которой стал править Гуго Капет, переживала период бурного развития, даже если результаты — начиная с прекращения голода — станут особенно заметны при его наследниках. Подъем также заметен в области торговли: здесь первенство принадлежит северу, а юг следует за ним по пятам. К концу X в. северо-западный фасад королевства уже давно оправился от нашествий норманнов — даже если некоторые поселения, и причем не из скромных, сгинули безвозвратно — и множество торговых путей, пересекающих северные моря, щедро его подпитывали, как и лотарингские реки. Возобновление городского роста — в виде торговых посадов (бургов), наладивших сообщение с гаванью и нередко построенных вокруг монастыря или замка, — один из самых поразительных феноменов этой эпохи. Пример Брюгге, которому было уготовано великое будущее, является одним из самых примечательных для своего времени, но его конкуренты десятками вырастали на севере королевства и в Лотарингии. Недавние раскопки Дуэ показали на этом скромном примере, как урбанизация могла протекать даже в местечках без особого торгового призвания. Что касается городской сети юга, то, пережив сложные времена, она снова стала притягивать к себе новых жителей, включая знать. Средиземноморская торговля смогла возобновить свой рост только после тысячного года, когда равновесие между мусульманами и христианами будет нарушено в западном Средиземноморье в пользу вторых: выгодные морские рейсы в Африку и особенно на Восток, которым до этого мешали мусульманские флотилии, принесли богатство купцам Марселя и Монпелье. К тому же Монпелье был новым городом — случай, редкий на юге Франции, — зародившимся благодаря торговле в XI в.
17
Duby G., La société aux XIe et XIIe siècles dans la région màconnaise. Paris: thèse dactylographiée, 1953; переизд. Paris: éditions de l’École des hautes études en sciences sociales, 1982.