— И что ещё про меня говорили? — вскинул брови Ойкава.
— Кагеяма думал, что ты трахнул чью-то маму, — пожал плечами Шоё. — Больше говорили про скандальный каминг-аут и побег из дома к чёрному бойфренду, но это оказался Куроо, так что… а что ты на самом деле делал?
— Я, — с ораторскими паузами проговорил Ойкава, — не занимал у него деньги. Но мне действительно были нужны средства, чтобы свалить в Аргентину, так что я какое-то время работал страховым агентом. — Он посмотрел вдаль, явно вспоминая какое-то лютое дерьмо, и проговорил потусторонним голосом: — Заработал нормально, но такой шлюхой я себя не чувствовал, даже когда полдэнсом после травмы полгода занимался.
— Погоди-погоди, чем?
Ойкава вынырнул из воспоминаний, помотал головой и остро посмотрел на Шоё.
— Нельзя было прыгать, не хотел терять форму. И мне опять нужны были деньги. Никому не говори.
— Неужели в аргентинской лиге так хреново платят? — недоверчиво протянул Шоё.
— Платят нормально, просто я шопоголик, — широко улыбнулся Ойкава.
— Ты стебёшься! Пока не увижу твои шпильки, не поверю, — категорично отрезал Шоё.
— Ну и правильно, не верь, — легко согласился Ойкава.
Улыбка у него не поменялась ни на градус, а Шоё вдруг укутало пронзительно-тёплое чувство безопасности. И тогда он подумал, что украденный у него кошелёк со всеми деньгами — это, всё же, счастливая случайность. И если именно так чувствовали себя те, кто играл вместе с Ойкавой… вау.
***
Они так круто сыгрались, что Шоё и после целого дня пляжного волейбола был готов куда-то тащиться и продолжать тусить. Ойкава, казалось, тоже распрощался с хандрой, которая одолевала его, когда они пересеклись в Рио в первый раз. Сначала он больше давал Шоё говорить и говорить, даже междометиями, а затем начинал улыбаться шире и шире, и вставлял пару ремарок, и вот уже сам перехватывал инициативу. У Шоё сложилось ощущение, что он объездил уже всю Южную Америку. Чем он тут вообще занимался с таким послужным списком и географией путешествий?..
— И чёрт же меня дёрнул потащиться в Икитос в январе. Представь себе эту фэшн-катастрофу: дождевик поверх пончо из шерсти альпаки и резиновые ботфорты…
— Конечно, я катался по Лос-Юнгас, кирпичи из меня так и сыпались…
— Какие винные дома! Какие виноградники! Жаль, что я не пью.
— Пираньи боятся людей больше, чем люди пираний, ловил я в Амазонке этих зубастых ничтожеств…
— Я, конечно, пил кофе в Боготе, но на такой экстрим даже я не пойду…
— Нет-нет-нет, Шоё, это лама, а не альпака. Не надо красть лам, ламы — мудаки, ещё и плюются.
И вот так, между делом, Шоё выяснил, что Ойкаву в Буэнос-Айресе все кличут «Алехандро», потому что «Тоору» местные переделывали в «Торо», то есть быка по-испански (Ойкаве совершенно не нравились ассоциации с Ушивакой), а на рингтоне у него тогда как раз стояла Леди Гага; что он ходит в церковь затем, чтобы местные меньше косились на “пришлого азиата”, потому что на мапуче или араукана он был нихера не похож; а ещё…
— Ну конечно, я танцую танго, — беззлобно закатил глаза Ойкава, утягивая Шоё на танцпол (громко сказано — просто свободный кусок бетона между разномастными бочками, ящиками и столиками) в одном уличном баре неподалёку от океана с очень вкусными креветками и весёлыми цветными коктейлями, которые Ойкава пить отказался, хотя было видно, что ему очень хотелось. — Ты ещё спроси, не отказываюсь ли я от стейков на ужин, да меня бы сразу гражданства лишили. Не бойся, ничего сложного, сейчас научу.
(С музыкантами они общались вдвоём, на дикой смеси хорошего испанского, хренового португальского и японского не особо цензурного.)
Шоё не думал, что Ойкава так к нему подкатывал. Тут, в Бразилии, люди вообще были очень тактильные, а Ойкава, несмотря на фаллические декорации дыры, которую он снимал, будто и не вспоминал про то, что с грудастыми барышнями (и не только), что на него вешаются, можно сексом заниматься, и интересовался скорее обнимашками в стиле невинных первоклассников. Самое страстно-жаждущее выражение лица у Ойкавы за эти две недели было, когда Шоё проснулся среди ночи, понял, что заснуть не сможет, и завёл печенье — в форме черепов и тыковок, которое для сестры на Хеллоуин пару раз готовил. В какой-то момент у него за спиной раздался заспанный, безмерно изумлённый голос Ойкавы:
— Это что, печенье?
— Ага.
— В три часа ночи?
— Мне было скучно.
Ойкава посмотрел на него, словно на месте Шоё вдруг появилась Моника Беллуччи, а затем похоронным голосом с ноткой восхищения потребовал:
— Не рассказывай об этом Куроо. А то он на тебе женится.
— Так Куроо всё же гей? — уточнил Шоё, похрустывая черепом.
— Куроо — похуист, и он должен жениться на мне, потому что в жизни не встречал никого красивее, — самоуверенно сказал Ойкава, утаскивая у Шоё тыковку.
(С Куроо у Ойкавы были какие-то специфические отношения братюнь, которые такие офигенные друзья, что всегда сосутся по пьяни. Шоё как-то смутно сквозь сон слышал с утра их общение по скайпу, и они друг друга вообще, видимо, не стеснялись.
— И тут он мне пишет: эй, Куроо, а как ей так отлизать, чтобы она кончила?
— О, Боже, что за нечестивый негодяй. Похвастаться решил, что ли?
— Не-не-не, Ойка-кун, посмотри на это с другой стороны: Мари-чан обсуждала с ним мои постельные таланты, и сравнение было не в его пользу.
— Хр-хр-хр, и что ты?
— Я предоставил мальчику краткую справку.
— Ты святой!
— А потом отправил скриншот его просьбы в групповой чат.
— Уо, какой ты, просто гнида, обожаю тебя.)
Ну решил Ойкава его облагодетельствовать, раз Шоё ему пару фишек пляжного волейбола слил, и захотел научить его танго. Шоё вообще не заподозрил подвоха, потому что его явно не было. (А если бы и были намёки, то что он, дурак отказываться? Если к тебе по-джентльменски ненавязчиво подкатывает Джуд Лоу, не ври, что пошлёшь его, это ж Джуд Лоу.)
Шоё вдруг вновь окатило чувство безопасности и довольства, будто его не бывший школьный соперник от волейбола по спине раскрытой ладонью гладил, а сжимала в объятиях мамочка. А Ойкава тем временем негромко уточнял, как ему удобнее: не слишком ли широкий шаг, и всё такое.
С учётом того, что в танцах у Шоё обе ноги были левые, у них удивительно хорошо получилось, некоторые даже хлопали. А потом кто-то засвистел от бочек рядом с барной стойкой (тоже куча ящиков, честно говоря, но колоритная, с локальным декором), и какой-то смуглый, патлатый кудрявый мужик с чуть неряшливой бородкой с жутким испанским акцентом запел Леди Гагу.
— Con mil diablos, Carlos! — узнал певца Ойкава и потащил за собой Шоё, который только и успел, что схватить с их бочки свой недопитый (синий как медный купорос) коктейль с зонтиком.
Помимо Карлоса там были ещё какие-то непонятные парни (тоже знакомые Ойкавы), и они все говорили по-испански, так что Шоё понимал только некоторые слова. Кажется, Карлос обозвал его красавчиком, после чего Ойкава легко склонился к Шоё и оперся ладонью на ящик рядом с его бедром, и что-то нежно проговорил в ответ. Рыжий мужик с красной от чрезмерного загара квадратной мордой достал карты, и Шоё повеселел: тут испанские обороты понимать не особо надо.
…всё же, Шоё немного перебрал с коктейлями. Просто они были все такие цветные, красивые, вку-у-усные!
Ойкава отошёл, кажется, в уборную, а тот бородач Карлос, который обозвал Шоё красавчиком, взял его за руку и начал что-то очень красиво, но совершенно непонятно ему втирать. Шоё отчётливо разобрал фразу рыжего «Карлос, зря, зря», а потом Карлос сказал что-то про bailar, и Шоё, конечно, испанский не знал, но его мамочка любила когда-то Хулио Иглесиаса включать вечерами и плакать над тёплым саке от великой силы искусства, так что baila morena въелась ему ещё в детстве аж в мозжечок. Ну с Ойкавой они весело танцевали, а ещё Шоё понравилось, как им хлопали, так что он сказал, что да, Карлос, без базара, пошли bailar tango argentino, ща мы тут всех порвём.