Это создает условия для роста паразитизма, который первоначально проявляется не столько даже в усилении паразитического потребления соответствующих продуктов непосредственно самим классом капиталистов, сколько в опосредованном посредством формирования целого «класса» прислуги. «Избыточная прислуга» в это время растет исключительно быстрыми темпами: «В начале XIX в. больше 15% лондонского населения составляли слуги»70, образовалась «огромная масса прислуги (которая в 1850 г. составляла вторую профессиональную группу в Англии, непосредственно за сельским хозяйством, насчитывающую более миллиона человек)»71. Это огромное количество людей, исключенных из процессов производства (но не потребления!), поглощает значительную часть совокупного общественного продукта, ничего не давая обществу взамен. Они представляют собой «непроизводительных рабочих, которые за свои услуги получают от капиталистов часть затрат последних на предметы роскоши (pro tanto сами эти рабочие являются предметом роскоши) и которые принимают очень большое участие в потреблении как раз необходимых жизненных средств» (24, 463).
С изменением характера функционирования капитала (в частности, с усилением роли кредита) растет и своеобразное «производственное потребление» классом капиталистов предметов роскоши. По словам Маркса, «на известной ступени некоторый условный уровень расточительности, являясь демонстрацией богатства и, следовательно, средством получения кредита, становится даже деловой необходимостью для “несчастного” капиталиста. Роскошь входит в представительские издержки капитала» (23, 607), или, говоря другими словами, «показная роскошь … в конце концов тоже была средством управления»72. Кроме того, все большая часть общественного продукта потребляется участниками общественного разделения труда в той его части, которая касается организации производства, обращения капитала, непроизводственных социальных функций и т.п.
Все это, повторим, явилось следствием накопления богатства скорее за счет эксплуатации «всего мира», чем за счет собственного развития капитализма и эксплуатации рабочего класса метрополии. Ведь даже после уже весьма продолжительного периода капиталистического развития «Европа была менее богата, нежели мир, который она эксплуатировала, даже еще сразу после падения Наполеона, когда всходила заря английского первенства»73. Рассмотрев «сравнительные позиции Европы … и мира до 1800 г. и после промышленной революции», увидим, что «революция эта была не просто инструментом развития, взятым самим по себе. Она была орудием господства и уничтожения международной конкуренции. Механизировавшись, промышленность Европы сделалась способной вытеснить традиционную промышленность других наций. Ров, вырытый тогда, впоследствии мог только шириться. Картина мировой истории с 1400 или 1450 г. по 1850-1950 гг. – это картина старинного равенства, которое рушилось под воздействием многовекового искажения, начавшегося с конца XV в. По сравнению с этой доминирующей линией все прочее было второстепенным»74.
Соответствующими оказались и результаты. Согласно имеющимся расчетам75 для Европы ВНП на душу населения в ней с 1750 по 1860 г растет очень мало, несколько больший рост – с 1860 по 1880, и настоящий подъем имеет место уже только с 1875 по 1900 г.; после 1900 года начинается просто стремительный рост. В процентах за год для Европы это получается: с 1750 по 1860 – примерно 1%, следующие 20 лет – примерно по 2%, а в следующие двадцать – 2,5%. В это время остальной мир имел более или менее постоянный темп роста в 0,3 – 0,35%. В результате, если в 1750 г. остальной мир превышает Европу по ВНП в 3,5 раза, то всего через 150 лет, в 1900 – уже Европа остальной мир в 1,5 раза. Так что «история мира – это кортеж, процессия, сосуществование способов производства, которые мы слишком склонны рассматривать последовательно, в связи с различными эпохами истории. На самом деле эти способы производства сцеплены друг с другом. Самые передовые зависят от самых отсталых, и наоборот: развитие – это другая сторона слаборазвитости»76.
«Эту не-Европу (т.е. весь остальной мир – Л.Г.) мы бы предпочли видеть саму по себе, но еще до XVIII в. ее невозможно было бы понять без учета покрывающей ее тени Запада. …Именно из всего мира извлекала уже Европа значительную долю своей сути и своей силы. И именно такая добавка поднимала ее над ее же уровнем перед лицом тех задач, какие она встречала на пути своего прогресса. Без этой постоянной помощи возможна ли была бы с конца XVIII в. ее промышленная революция – главный ключ судеб Европы?»77. Так что если сегодня вслед за Марксом «весь торгующий мир рассматривать как одну нацию», то тем самым отсекается источник и движущая сила не только становления, но и развития капиталистического производства.