Цукерман вешает трубку, вытирает лоб платком.
Роза Моисеевна. Хищный зверь.
Цукерман (в сильном волнении). Роза, она сейчас приедет…
Роза Моисеевна. Додик, держи себя в руках.
Звенит дверной колокольчик, Ольга с испуганным видом заходит в лавку.
Цукерман (выходит навстречу из-за прилавка). Оленька! Вы хорошеете буквально с каждым часом!
Целует Ольге руку, та смущённо отдёргивает.
Ольга (потупившись). Давид Семёнович, вы помните наш вчерашний разговор?
Цукерман. Разумеется, Оленька, конечно. Так нельзя ставить Шекспира. Я не ретроград, вы знаете, но это уже чересчур…
Ольга. Нет!
Цукерман. А! Понимаю! О вашем умопомрачительном салате из крабов. Вы обещали, обещали написать рецепт!
Ольга. Нет же! Салат из магазина… не в этом дело.
Цукерман. Из магазина!.. Не верю, вы меня разыгрываете. А из ваших рук всё равно вкуснее!
Роза Моисеевна. Зверь, хищный зверь!
На всём протяжении пьесы голос Розы Моисеевны слышат только зрители, её супруг и призрак Карла Маркса.
Ольга (достаёт из сумочки шкатулку, протягивает). Вот… Я хочу продать. То, что вам понравится, или всё сразу. Мне срочно, очень срочно нужны деньги.
Цукерман. Оленька, дорогая, кому они не нужны срочно? (Берёт шкатулку.) Покажите мне человека, которому они нужны так, вообще, когда-нибудь… Философ Диоген жил в бочке и он утверждал, что деньги ему совсем не нужны. И знаете, я в это верю. Потому что Диогена придумали весёлые, умные, а, самое главное, очень зажиточные люди — иначе и быть не может! А вот этот товарищ (указывает на бюст Маркса) был реалистом, и он отлично понимал, что миром правят деньги и одни только деньги. Вы знаете, как называется его главная книга? Она называется «Капитал». И я думаю, что многое, очень многое в ней написано правильно, хотя, по правде говоря, я не имел удовольствия её читать.
Роза Моисеевна. Додик, перестань нести ахинею. Девочка пришла к тебе не за этим. Отдай ей деньги, и пусть она отнесёт их в свою жульническую контору.
Цукерман. Хотите поменяемся? Я вам — отлитого из чистой бронзы основоположника, а вы мне — ваши сокровища. Ну, что же вы надулись, я пошутил.
Встаёт за стойку, вставляет в глаз диоптрию, перебирает содержимое шкатулки.
Ольга смотрит на него с надеждой, теребя в руках платочек.
Цукерман (небрежно). Сколько вы хотите?
Ольга. Я не знаю, сколько это стоит… Мне нужно две тысячи долларов, чтобы рассчитаться за квартиру (говорит всё тише и неуверенней), но если здесь не хватает, то, может быть, вы сможете дать мне в долг на крайне ограниченный срок…
Цукерман (снимает диоптрию, смотрит на Ольгу). Оленька, дорогая, мне очень неприятно отказывать вам в таком сущем пустяке, но все мои личные сбережения вложены вот во всё это… (Обводит рукой экспонаты.) А ваши сокровища не стоят, к сожалению, и тысячи. Вот это стоит четыреста и вот это около пятисот. Это их продажная цена. Столько они будут стоить у меня в витрине и я не буду иметь с этого ни копейки. Это всё, что я могу для вас сделать.
Ольга (почти плачет). А остальное?
Цукерман. Остальное — бижутерия, она совсем ничего не стоит.
Ольга (начинает плакать). Так что же мне делать?..
Цукерман. Ольга Петровна, вы разбиваете моё сердце. Так и быть, я дам вам за всё полную тысячу.
Отсчитывает под лампой деньги.
Ольга взволнованно лепечет благодарность, берёт деньги и выбегает. Возвращается, встаёт на цыпочки и через прилавок целует Цукермана в щёку. Снова выбегает.
Цукерман и голос Розы Моисеевны.
Роза Моисеевна. Девочка готова наложить на себя руки. Почему ты не дал ей две тысячи, убийца?
Цукерман. За что, Розочка? Я и без того переплатил.
Роза Моисеевна. Додик, ты дурак. Если бы ты дал ей две, она бы рассчиталась с долгами и всё забыла. А теперь она придёт снова — и не одна, а с милиционером. (Жуёт.) Тебе дать овсяного печенья?
Цукерман. Розочка, зачем ты меня нервируешь! Ты ведь знаешь, что у меня больная селезёнка. Я не мог дать больше. Если бы я дал больше, по городу прошёл бы слух, что я сумасшедший, и кто-нибудь в конце концов догадался бы, что дело не в родственных чувствах. В любом случае она не сможет ничего доказать.
Роза Моисеевна. Додик, ты дурак дважды и ты не в Швейцарии. Здесь, в это время, никто и ничего не доказывает. Придут двое и засунут тебе кипятильник… в эту самую… Выпей воды, что с тобой… Ты хотя бы спросил, откуда у неё эта вещь?
Цукерман. Я не мог спросить, это выдало бы мой интерес. После второй мировой у людей ещё до сих пор много чего валяется в комодах, о ценности чего они не имеют ни малейшего понятия.
Роза Моисеевна. Как бы с тобой не разобрались — по понятиям. Уж лучше пускай она вернётся с милиционером.
Цукерман. Она не вернётся. Она не вернётся даже в том случае, если точно будет знать, что её надули. Такие люди не возвращаются в магазин даже если купленные ими туфли оказались меньше на два размера. Бедные, бедные люди…
Роза Моисеевна. Эти бедные имеют хорошую перспективу на то, что будет после. А тебя — припекут черти!
Цукерман. Роза! Ещё одно слово — и пропади оно всё пропадом! Я верну ей эту шкатулку…
Звенит дверной колокольчик.
В лавку заходит Белугин.
Белугин. Не ждали?
Цукерман (обернувшись к жене). Роза, этот государственный человек прибежал, чтобы всучить мне свои рубли, которыми уже завтра можно будет оклеивать сортиры. (Приветливо разводит руки.)
Роза Моисеевна. Додик, если бы ты обманул этого человека, тебе бы простили. Но этот человек сам облапошит тебя как ребёнка.
Цукерман. Борис Андреевич!..
Белугин. Да вот… Решил воспользоваться вашим любезным приглашением.
Белугина прохаживается, смотрит.
Останавливается перед бюстом Карла Маркса.
Цукерман. Хорош?
Белугин. Хорош.
Цукерман. Пуд чистой бронзы. Для вас, как для государственного человека, — фигура со смыслом.
Белугин. Не понимаю?
Цукерман. Заходит к вам в кабинет, допустим посетитель или даже большой начальник. Знаете, как это в казённых учреждениях, атмосфера натянутая… А тут сразу перед глазами — предмет для улыбки, для доброй шутки, так сказать… В вас видят неординарного человека, человека с фантазией. Атмосфера другая, контакт налаживается…
Белугин (смеётся). Ах, Давид Семёнович, как это у вас получается!.. Вы, кажется, любой товар можете представить с совершенно неожиданной стороны! Я подумаю.
Цукерман. Может быть, интересуетесь чем-либо конкретным?
Белугин. С вашего позволения, ещё осмотрюсь.
Цукерман. О!..
Белугин (осматривает полки). У. е., у. е., у. е… А в рубликах что-нибудь имеется?
Цукерман. Основоположника отдам за рубли.
Белугин. Не возьму, всё-таки не возьму, плохая примета. Если только тогда, когда дела пойдут совсем плохо. Минус на минус… А пока — нет, не возьму, разорит. Полмира разорил, а уж меня с моими скромными бизнесами… (Машет рукой.) Вы вот что, любезный Борис Семёнович, подберите мне сами, на свой вкус, булавку для галстука. Без излишеств, но чтобы можно было за одним столом и с сэром, и с пэром…
Цукерман наклоняет голову, понимающе улыбается.
Цукерман. Есть такая. Берёг. Знал, что придёт такой, который понимает.
Достаёт из-под прилавка и открывает коробочку.
Белугин (берёт булавку, разглядывает). Да… Да…