Каждая элита в ренессансной Флоренции и Голландской республике проводила собственную внешнюю политику, образовывала альянсы и обещала участие своего города-государства в войне, часто на стороне, противоположной той, которую поддерживала конкурирующая с ней элита. Элиты в европейской и американской частях Испанской империи намечали и преследовали разные военные цели, что сильно повлияло на борьбу за независимость в испанской Америке. Флорентийские и английские элиты разрабатывали внешнюю политику для защиты своей торговли и религиозных интересов. И Людовик XVI, и Национальное собрание видели в войне совершенно разный способ мобилизовать внутренние и внешние силы против своих оппонентов.
Войны могут усиливать или ослаблять различные элиты, так же как монарх или «государственная элита». Флорентийские военные расходы, которые правящая элита взваливала на конкурентные элиты за пределами своего государства, приблизили олигархический переворот 1378 г. и подтолкнули «новых людей» к союзу с Медичи в 1430-х гг. Карл I был вынужден созвать парламент, который организовал оппозицию его правлению, чтобы оплатить войну с Ирландией. Габсбургов фатально ослабили траты на войну, которая должна была консолидировать их империю и расширить ее границы.
И напротив, провинциальная война ослабила фрондеров и дала относительное преимущество короне. Национальное собрание успешно использовало иностранные войны, которые побудили мобилизовать финансовые и человеческие ресурсы против внутренних врагов и построить революционное государство. Иностранные войны были жизненно важны для консолидации французского революционного режима и поддержания долгосрочной власти элит, служивших этому новому государству.
Войны, в отличие от передвижек в миросистеме, оказывают прямое воздействие на внутренние элиты. Влияние войн зависит от специфической структуры элитных отношений и характера организации финансового присвоения у каждой элиты. Широкие обобщения относительно влияли войн на образование и развитие государства или происхождение и особенно результаты революций и других конфликтов рассыпаются на глазах при учете множества причинно-следственных цепочек, рассмотренных в этой книге.
Социологи продолжают обсуждать, действуют ли люди рационально, чтобы получить максимальное количество желанных благ, или же их обусловливают культурные нормы, которые побуждают к обычному поведению. И Макс Вебер, и Карл Маркс—оба верили (хотя указывали разные тому причины), что локальные и традиционные культурные предпочтения вымирают тем сильнее, чем больше капитализм проникает в социальные ситуации. Веру Маркса и Вебера, хотя и не их отвращение к такой перспективе, в окончательную и полную победу капиталистических общественных отношений и инструментально рационального действия над всеми традиционными формами поведения и всеми докапиталистическими общественными отношениями сегодня разделяют теоретики рационального выбора[274].
Мы видели в каждой главе этой книги, что социальные акторы обычно способны максимизировать свои интересы, используя культурно развившиеся нормы восприятия и поведения. Люди во все рассматриваемые периоды и во всех этих странах могли опираться на традицию и привычку, потому что у них было слишком мало возможностей эффективно действовать для улучшения или трансформации социальной ситуации. Традиция и культура были и остаются эффективным «инструментарием» (Swidler, 1986), потому что большую часть времени людям ничего другого не остается, как поддерживать союзы с теми, кто разделяет их интересы, ради сохранения своих существующих позиций.
Нормальная инертность общества мешает определить, насколько индивидуальные и групповые решения мотивированы рациональным выбором, а насколько — культурной привычкой. Когда мы обращаемся к тем редким моментам истории, когда социальные акторы могли улучшить свои социальные и материальные обстоятельства, то обнаруживаем, что для того, чтобы быть эффективными, им приходилось инструментально сочетать рациональное действие с культурно произведенными соображениями. Мы видели, что средневековые и ренессансные итальянские, испанские элиты в Европе и Америке, голландские, французские и английские элиты — все были инструментально рациональными в достаточной степени, чтобы оценить краткосрочный выигрыш при различном ходе действий, и при выборе максимально выигрышного курса их почти никогда не обременяли привычка и культура[275].
274
Капитализм прославляется во псевдоакадемических публикациях и СМИ простодушными объявлениями «конца истории» и утверждениями о том, что все нации, организации и частные лица должны подчиниться диктату мирового рынка, который в конце концов создаст крупнейшее материальное благо для максимального числа людей.
275
Усилия испанцев подчинить себе протестантские Нидерланды, даже хотя бы ценой непредсказуемых материальных затрат, являются наиболее прозрачным примером идеологии, возвещающей рациональный расчет, из всех, рассмотренных в этой книге.