Страсть к приключениям и любопытство ученого влекли его вперед. Поначалу Пьер Шарль предпринимал лишь кратковременные экскурсии в окрестностях Ла-Каля, а затем отважился и на более продолжительные, по нескольку недель рейды по этой древней земле. Особая склонность к языкам и юношеская восторженность всем необычным, связанным с риском и приключениями, сделали вскоре молодого француза великолепным знатоком страны и людей, а смелость, доходящая порой до безрассудной отваги, помогла ему стать отменным охотником.
Однако с обнародованием своих впечатлений и результатов экспедиций этот искатель приключений и исследователь пока не спешил. Ничто не заставляло его сейчас же, немедленно, переводить их в звонкую монету. Он делал свое дело не по обязанности, не был связан ни договорами, ни временем. Его ничуть не волновало, сумеет ли он собраться когда-нибудь с духом и засесть за свои бесчисленные записи и заметки о памятниках римского строительного искусства и свести их наконец в удобопонятное единое целое. Ему все казалось, что не все еще сделано, что надо еще кое-что выяснить: лишь эти недостающие детали позволят ему написать законченный портрет этой древней благодатной земли.
Сейчас, после полугодового пребывания на родине, страсть к охоте просто бурлила в нем. Франция сковывала ее, он истосковался по свободе. Но скоро, очень скоро он снова будет сидеть у костра со своими туземцами, жить одной жизнью с ними. Пьер Шарль де Вермон дружит со всеми. Их не интересуют его богатство и положение в обществе. Для них он просто Эль-Франси. В любом доме, в любой хижине Эль-Франси предложат в знак привета пригоршню фиников. Все относятся к нему с симпатией и уважением — арабы, негры, мавры, кабилы и берберы. Как часто надежные руки туземцев защищали этого отважного охотника от хищников, как часто он сам был примером для них, им восхищались, ему подражали, его враги были их врагами! Он добрался уже до края Сахары, куда дальше многих других путешественников, и удалось ему это единственно потому, что местные обитатели считали его своим. Он не делал непонятных им записей, не донимал расспросами о прошлом их страны, о ее тропинках и дорогах, об ископаемых богатствах, словом, обо всем том, чем путешественники нередко вызывали у туземцев недоверие, страх и желание расправиться с непрошеным гостем. Напротив, Эль-Франси считался молчуном. Рассказывать он предоставлял право тем, у чьего костра находил приют, и узнавал таким образом то, что в собранном вместе и систематизированном виде создавало истинную картину здешнего бытия.
Никогда не говорил Эль-Франси дурных слов о турках — иноземных господах, малочисленном, но напористом и чуждом сантиментов верхнем слое общества, завладевшем гигантской территорией, чьи границы потерялись далеко в пустыне. Берберы и кабилы не таили перед охотником своей ненависти к туркам. Никогда не сделает Эль-Франси ничего, что грозило бы гибелью им, порабощенным. При нем можно говорить свободно и открыто; с его губ не сорвется ничего из услышанного. Так думали туземцы о Пьере Шарле. Он никогда не подведет их, но и помочь им тоже ничем не сможет. Не один раз поднимали здесь оружие против чужеземцев. Однако мощь дея и его янычар всякий раз оказывалась сильнее, ибо население Алжира не было единым народом. Племена, народности и расы упорно не желали объединяться, изматывали свои силы в семейных распрях и племенной вражде — к великой радости маленькой кучки турок, с которыми можно было бы без труда покончить, если бы кому-нибудь удалось объединить все эти храбрые и привычные к войнам общины и племена, возглавить их и обратить против нескольких тысяч чужеземных поработителей.
Де Вермон знал, что кабилы гор Джурджура, берберы Атласа и арабы равнин и пустынь не занимаются морским разбоем. Ремесло это — чисто турецкое, туземцев же к нему приманить удается лишь с трудом, разве что принудить.
— Дела заставят, видимо, меня уехать, не дожидаясь полного выздоровления нашего больного, но все заботы о нем примет на себя мой кузен, господин де ла Винь, — заверил Пьер Шарль врача.
— Тогда я согласен. Пока фрегат не уйдет, я буду ежедневно посещать вашего подопечного.
«…и теперь он у меня, — заканчивал молодой де Вермон письмо к отцу. — Я выждал две недели, прежде чем отправить это письмо в надежде, что состояние незнакомца улучшится. Небольшой успех есть: парень уже встал с койки, но это пока и все. Память к нему не возвращается».
Ксавье де Вермон перечел письмо вторично, руки его дрожали. Этот спасенный мог быть сыном его друга Парвизи. Купец сопоставил даты: отплытие «Астры» из Генуи, ожидаемое прибытие несчастного корабля в Малагу, выход «Тулона» из Марселя — все шло к тому, что обнаруженные французским фрегатом обломки принадлежали пропавшему без вести генуэзскому купеческому судну. «Тулон» лишь несколько часов спустя оказался на месте катастрофы. И потом, может, самое важное — очень хорошо, что Пьер Шарль упомянул об этом, — грифель и начатый рисунок. Андреа частенько вспоминал о художнических талантах Луиджи, велел даже привезти из города рисунки, чтобы полюбоваться ими вместе с другом.
— Браво, браво, Пьер Шарль! — вслух похвалил сына довольный де Вермон, будто тот за тысячи миль отсюда, в Африке, мог его услышать.
Скорее известить обо всем Парвизи! Сообщить ему о возможности и даже вероятности того, что Луиджи — жив! Далее: с ближайшей почтовой оказией поручить Пьеру Шарлю разузнать о судьбе «Астры» и людей, что были захвачены на ней в неволе. Такую же просьбу — французскому консулу в Алжире. Французскому консулу? Де Вермон задумался. Может, обойтись без чиновников? А ну как консул, вопреки ожиданиям, разовьет слишком уж бурную деятельность и вместо помощи только все испортит. Дей — очень нелегкий человек. Своенравный, недоверчивый, вероломный, дикий. Не учинил бы он чего с попавшими к нему в лапы людьми с «Астры», заметив, что Франция — пусть даже всего лишь по просьбе де Вермона — вступается за них. Нет, лучше консула не подключать. Но прежде всего Пьер Шарль должен искать следы Рафаэлы Парвизи и маленького Ливио. Сделает это, тогда можно урегулировать и все остальное.
Шли недели. Пьер Шарль давно уже снова отправился в путешествие в глубь страны. Он охотно дождался бы просветления в разуме своего подопечного, но больной оставался безучастным ко всем внешним впечатлениям и воздействиям. Он машинально ел и пил, не отбивался, когда его брали под руку и вели в сад или приводили обратно. Большую часть времени он проводил на воздухе. Отдыхал на приготовленном для него из подушек и одеял ложе. Потом часами гулял рука об руку с приставленным к нему слугой — глаза опущены в землю или устремлены вдаль.
Де ла Винь проводил возле незнакомца большую часть своего свободного времени. И не только потому, что об этом просил кузен: его самого сильно волновал этот странный случай заболевания. Неужели несчастному ничем уже нельзя помочь?
Как-то один из немногих друзей, которыми молодой служащий успел обзавестись в Ла-Кале, Постав Мариво, пришел навестить его и пригласить назавтра к себе на маленький семейный праздник. Седьмая годовщина свадьбы, счастливое, достойное праздника число — друг, конечно, понимает… Холостяк Роже де ла Винь ничего, разумеется, не понял, но очень обрадовался возможности разнообразить столь приятным образом свое одиночество. Случайное времяпрепровождение с коллегами в прокуренном портовом кабачке в счет не шло.
Гюстав пришел не один. Его сопровождал маленький Мариво — милый шестилетний карапуз Клод.
Все сидели в саду, болтали. Время от времени де ла Винь бросал взгляды на отдыхающего в сторонке за деревьями больного.
Ребенку неинтересны были разговоры взрослых. Он скучал.
Птичка клюет песок. Вот здорово! Малыш встал и очень тихо, медленно, подобрался к ней. Ах, ты улетаешь прочь, скрываешься в кустарнике? А ну-ка посмотрим, где ты там прыгаешь!