— Задавай мне задания, Пьер Шарль, требуй без всякого снисхождения, что полагается. Я стисну зубы, напрягусь, все выдержу. Ливио должен быть свободен!
— Он будет свободен! — заверил де Вермон.
Француз охотился на реке Харбене. Чаще вместе с Селимом, но иной раз и без своего верного спутника, который оставался с Луиджи и обучал его местным языкам. Вечерами Эль-Франси сидел с туземцами под фиговыми и оливковыми деревьями, внимал их охотничьим историям, выслушивал жалобы и сетования, давал всевозможные советы, предлагал свою помощь и разузнавал попутно о титтерийском бее. О европейском ребенке никто ничего не рассказывал, а сам он впрямую об этом не спрашивал. Он был уверен, что когда-нибудь разговор о нем возникнет сам собой, а то, глядишь, и выпадет даже случай увидеть самого Ливио.
Когда он возвращался к Луиджи, итальянец еще издали пытался определить по его лицу, какие успехи принес новый день. Снова ничего! Какая мука — эта проклятая неизвестность! День за днем, день за днем!
По прошествии некоторого времени де Вермон счел нужным сменить охотничьи угодья. Слишком уж долго скитались они по ближним окрестностям Медеа.
Парвизи терял выдержку. Все расследования и поиски Ливио оставались пока безрезультатными. Никто даже не заикнулся о нем; а ведь должны бы, кажется: европейский ребенок в руках турок — это ли не сенсация! А что, если мальчика содержат вовсе не у титтерийского бея? Ужасная догадка. И не прогнать ее никак, не приглушить. Снова и снова подкрадывалась к нему эта страшная мысль, сверлила мозг, разрушала и пожирала надежду. А что, если добытые в Алжире сведения ложны? За что ему все это, за что? Да существует ли вообще Бог? Что это за Бог, позволяющий подвергать человека таким страданиям? А может, это люди тому виной, те, что сами не испытали подобного горя, страха и мучений? Коснись все это их самих, небось не пустили бы дело на самотек! Так дальше нельзя. Все человечество обязано возмутиться и положить конец преступлениям, которые творит алжирский дей! Люди должны поднять свой голос против рабства, должны сдвинуть с места небо и землю и добыть, отвоевать себе свободу! Никому не позволено превращать в рабов себе подобных, своих братьев и сестер! Кто присвоил себе такое право? Жалкие единицы, а не народы, стонущие под их ярмом.
— Терпение, Луиджи! — увещевал француз сбитого с толку отца.
— Терпение, всегда только терпение, а Ливио меж тем, может быть, где-то избивают, может быть, лежит мой мальчик больной без всякого ухода, просит хоть глоточек воды, на коленях умоляет!
Он едва не плакал, но что толку в слезах? Ведь ребенка-то пока еще не разыскали. По зрелом размышлении Парвизи пришел к выводу, что, возможно, мальчика в Медеа и вовсе не было. Территория, управляемая беем, велика, простирается к югу до самой Сахары, растворяется в песках без всяких разграничительных линий — попробуй угадай, где они, ее границы!
Без особой спешки, придерживаясь все время крутых склонов Телль-Атласа, друзья двигались к западу. Де Вермон снова занялся своей исследовательской работой, привлекая к ней и итальянца. Порой он посылал их с Селимом на разведку в боковые распадки, сам же в одиночку продолжал путь в прежнем направлении. Парвизи был одет как туземец. Вступать в разговоры со встречными людьми итальянец и негр по возможности избегали. Луиджи понимал уже кое-что по-арабски и знал немало оборотов местного наречия, но говорил покамест еще плохо, поэтому все переговоры вел негр. «Господин, — рассказывал любопытным Селим, — совершает паломничество в Кайруан, священный город в Тунисе. Его помыслы целиком устремлены к Аллаху, и он совершенно отрешился от всех повседневных забот».
Пилигрим, святой человек! В ответ на благословение «Аллах да пребудет с вами!» люди целовали подол бурнуса Луиджи и делились с ним мукой и финиками.
Однажды они втроем проезжали по глубокому ущелью. Пьер Шарль не смолкал почти всю дорогу, рассказывал о строении почвы, о горных породах, о растительности, о повадках зверей, короче — обо всем, что было, по его мнению, важным.
Вдруг где-то впереди хлестнул резкий, как щелчок бича, выстрел, раскатившийся многократным эхом от скалы к скале по всей теснине. Затем послышался конский топот.
Люди придержали коней, огляделись. Стреляли, похоже, откуда-то сверху. Но что это: на всем скаку, оставляя за собой легкое пыльное облачко, к ним приближались трое всадников. Вдогонку им далеко еще, в самом конце расселины, несся четвертый.
— Приготовить оружие! — приказал де Вермон.
Мог бы и не приказывать: Селим и без того давно уже держал ружье наизготовку. Не отставал от своего наставника и Парвизи. Он успел уже выучиться тому, что действовать всегда нужно решительно и быстро.
Что дальше? В подзорную трубу Пьер Шарль разглядел, что преследователей стало уже шестеро. Уклониться от встречи с гонимыми и погоней было невозможно: ущелье узкое, с крутыми, почти отвесными склонами — в сторону не подашься. Развернуться и попытаться ускакать — бессмысленно, слишком утомились лошади. Всадники на свежих лошадях их, несомненно, быстро настигнут. Да и не в привычках Эль-Франси было спасаться бегством.
Вот преследуемые уже увидели де Вермона и его друзей. Они резко осадили коней, схватились за оружие. Оглянулись. Погоня была еще довольно далеко. Двое мужчин спешились и укрылись за камнями, направив длинные стволы ружей в сторону преследователей. Третий медленно приблизился к Эль-Франси. Это был мавр.
— Кто вы? — спросил он властным тоном без всяких предварительных приветствий.
Пьер Шарль окинул его взглядом. Резкие черты лица, вороватые глазки. Впечатление не из лучших.
— Подойди поближе! — потребовал француз и опустил оружие.
Мавр нехотя повиновался и, пробормотав наконец положенные приветственные слова, повторил свой вопрос.
— Ты подошел ко мне. Разве не учили тебя правилам вежливости, повелевающим в таких случаях первым называть незнакомцу свое имя? — поставил его на место де Вермон.
— Меня зовут Аббас бен Ибрагим. А тебя?
— Добро пожаловать! Меня называют Эль-Франси.
— Эль-Франси? Слава Аллаху. Мы спасены. Ты поможешь нам защититься от наших преследователей!
Парвизи даже не пытался скрыть удивление: как, и этот незнакомец тоже, едва заслышав туземное имя друга, первым делом предъявляет свои притязания на его помощь!
— Чем ты их так обидел, что они стали твоими врагами? — с легкой насмешкой в голосе спросил Пьер Шарль.
— Ничем, Эль-Франси, ничем! Клянусь бородой пророка! Я — торговец, хотел купить коней для титтерийского бея. Мы уже почти что ударили по рукам — собаки-берберы долго торговались и под конец заломили цену, на которую я не соглашался, — как вдруг явились чужаки, гости деревни, и потребовали от хозяев не продавать нам ни одной лошади, потому как бей намерен будто бы пойти войной на их племя. Люди они неглупые, и обвинения свои высказывали столь громко и настоятельно, что только что мирно торговавшиеся с нами берберы стали угрожать нам расправой. К счастью, наши кони были при нас, а им своих пришлось искать. Нам удалось бежать. Если ты и в самом деле Эль-Франси, а я не сомневаюсь, что это так, ибо никто другой не вел бы себя столь отважно, то бери свое ружье и стреляй в этих собак!
— Ты состоишь на службе у бея?
— Да, господин!
С последними словами мавра к нему подошли и оба его спутника. Преследователи были уже совсем близко, и, несмотря на превосходные свои позиции за камнями, люди Аббаса сочли за лучшее присоединиться к главным силам. Прими незнакомцы их сторону, они стояли бы уже вшестером против шестерых.
Де Вермон шансов обеих групп не взвешивал: он понимал, что положение, в котором оказался, довольно щекотливое. Правдив ли рассказ мавра, проверить сейчас было совершенно невозможно, словам же его и клятвам доверять следовало с большой осторожностью. Он просил Эль-Франси о защите и помощи. Ведь Эль-Франси всегда с готовностью отзывался на подобные просьбы. А здесь? Он попытается уладить дело миром. Просто так взять да и открыть пальбу по преследователям, как этого требовал торговец, было бы, конечно, безумием. Но, с другой стороны, вовсе неплохо и заручиться благодарностью человека из ближайшего окружения титтерийского бея.