«Похоже, этот Мустафа, или как там его на самом деле зовут, в союзе с самим дьяволом, — подумал Луиджи. — Вот и теперь сумел ускользнуть от смертельного удара».
Бенелли дотянулся-таки до пистолета, но схватить его смог лишь за ствол, а не за рукоятку. И все-таки! Новые силы влились от этого железа в его тело. Против пистолета Парвизи не устоять.
Яростнее, чем прежде, замахал он ятаганом, вынудив Парвизи к защите. Достаточно. Бенелли смог наконец разогнуть спину, принять правильную боевую стойку.
А на Селима наседали уже сразу трое мавров. Ему тоже никак не удавалось справиться с людьми Мустафы, хотя рубился он поистине мастерски. Как кошка, метался он налево, направо, подпрыгивал, пригибался, защищался, атаковал. Левый край его бурнуса потемнел от крови. Негр был ранен.
Бенелли зажал пистолет в зубах. Теперь — изловчиться и схватить его за рукоятку. Опасное дело: Парвизи не упустит момента. Но все удалось! Словно фокусник, Мустафа сделал молниеносное движение рукой, и вот, пистолет уже направлен на Парвизи.
Ну теперь держись, Парвизи! Совсем немного времени осталось тебе дышать, секунда — и схватка закончится смертельным выстрелом.
Бенелли, как хищная птица, следил за противником. Глаза Парвизи горели, словно угли. Не оплошать, успеть нанести решающий удар!
Ренегат спустил курок. Попал! Парвизи отшатнулся, закачался.
Мустафа-Бенелли перевел дыхание, опустил левую руку с ятаганом. Рука сразу вдруг стала тяжелей свинца
Авантюрист попытался было поднять ее. Крик боли вырвался из его груди. Рука занемела и не слушалась приказов мозга. Выиграть время, пока кровь снова запульсирует в ней. Бенелли отпрянул в сторону. Слишком поздно, и не в ту: прямо грудью наткнулся он на клинок шатающегося, бледного как смерть, но не побежденного Парвизи.
Левая рука Эль-Франси повисла, как плеть.
Ренегат рухнул на землю.
— Эль-Франси! — звал на помощь Селим.
Призыв друга смыл с глаз Луиджи застлавшую их красную пелену, прогнал прочь слабость. Он шагнул вперед, еще шаг… «Держись, не раскисай!» — взбадривал он себя.
И все пошло на лад! Противники, с которыми предстояло теперь сражаться тяжело раненному Эль-Франси, против Мустафы никуда не годились. Но их было трое на одного. Слишком много даже для отважного и искусного негра.
Раненый оттеснил самого опасного из парней от Селима.
«Держаться, держаться!» — одна лишь мысль билась в его мозгу.
Описав широкую дугу, ятаган мавра отлетел в сторону. Мавр пустился наутек.
Бог с ним! Парвизи не стал его преследовать: Селим все еще в опасности. Один из оставшихся заходит ему со спины.
Мавр замер с открытым от страха ртом, увидев вдруг перед собой Эль-Франси.
— Эль-Франси! — прохрипел он, бросил оружие и кинулся к коням, вслед за незадачливым своим приятелем.
Теперь последний. Но и тот, заслышав истошный крик дружка, предпочел искать спасения в бегстве.
Голова Парвизи поникла на грудь. Еще шаг, неуверенный, нетвердый, — и темная ночь охватила его…
Тени, глубокие, тяжелые тени между гор. Солнце садится. Луиджи очнулся.
— Что со мной было, Селим? — едва слышно спросил он сидящего рядом друга.
— Спи, Эль-Франси. Все хорошо. Я караулю. Спи.
Спи — какое волшебное слово! Веки Парвизи снова сомкнулись. Свинцовая тяжесть во всем теле…
Ожили, замелькали в памяти сцены схватки.
— Мустафа? — спросил вдруг Парвизи.
— Его часы сочтены. Ты одолел его.
— Советник дея? Побежден? Его… часы сочтены? Нет, Селим, нет!
Снова забытье. Но чуть погодя, опять, словно встряхиваясь от тяжелого полубреда:
— Селим, скорее помоги мне! Он не должен умереть, пока я с ним не поговорю. Да помоги же мне!
— Тебе надо лежать, у тебя прострелена рука, — не соглашался негр, осторожно прижимая к постели пытавшегося подняться Эль-Франси.
— Пусти! Дело идет о Ливио!
Селим знал, что Луиджи не переупрямить и тот все равно настоит на своем.
Тяжело опираясь на друга, с трудом переставляя ноги, Парвизи подошел к ренегату. Тот очнулся. Селим присел на корточки и стал перевязывать ему раны.
— Как чувствуете себя, синьор… Мустафа? — спросил Парвизи. — Настоящее ваше имя мне неизвестно, и я вынужден называть вас так.
— Как может чувствовать себя человек, с которым, считай, покончено? — с насмешкой ответил великий авантюрист. Смерть не пугала его.
— Селим позаботится о вас, насколько позволят силы. Я сожалею; мне хотелось только вывести вас из строя, а пришлось защищаться от мастера фехтовального искусства. Смерти вашей я не желал и никак не думал, что дело может зайти так далеко.
— Возможно, Парвизи. Я был неосторожен в конце поединка. Что делать? Моя жизнь прошла, и я ухожу из нее, как всегда и мечтал: в схватке. Что вам нужно? Помочь мне вы все равно не сможете.
— Что мы могли бы для вас сделать?
— Абсолютно ничего, земляк. Вам, как я вижу, и с самим собой хлопот хватит.
— Земляк? Значит, вы — итальянец?
— Генуэзец.
— Что? Тогда мы просто обязаны непременно спасти вас. Надо срочно увезти вас отсюда.
— Пустое! Мне не поможет теперь даже самый лучший врач. Я охотно поговорил бы с вами о родине в эти последние на земле часы, но и это уже поздно. Я чувствую. Удары моего жизненного маятника становятся все медленнее и медленнее. Спрашивайте, Парвизи. Я знаю, у вас есть о чем спросить меня…
— Я удивляюсь вашей прозорливости, синьор.
— Ха, прозорливость! — пренебрежительно хохотнул Бенелли.
— Не знаете ли вы хоть что-нибудь о мальчике Ливио, попавшем в рабство с «Астры» несколько лет назад? — спросил Луиджи дрогнувшим голосом.
— Все!
— Где мой сын?
В глазах Луиджи двоилось. Он напряг все силы, чтобы четко видеть этого человека. Ему хотелось не только воспринимать на слух, понимать слова, но и видеть, как губы произносят их. Час, в который умрет один человек, может стать часом рождения другого, его сына Ливио. Да, да, именно так: освобождение из рабства — разве это не рождение заново?
Разговор шел трудно, с перебоями и передышками. Оба собеседника были тяжело ранены. Селим обнял здоровой рукой Эль-Франси. Он опасался, как бы в минуту слабости или крайнего возбуждения друг не упал.
— Умер, — пробормотал Бенелли, не поднимая век. — Мертв, как и ваша жена, Парвизи.
— Мертв? Умер? Мой сын умер? Мой сын мертв! — застонал Луиджи.
Это был ответ ренегата, а не земляка. Выговорив страшные слова, Бенелли широко раскрыл глаза.
«Как сразу постарел Парвизи, на глазах постарел от моей заведомой лжи. Может, не надо? Может, покаяться? Сказать правду?»
«Мертв. Бедный мой мальчик!» — горько сетовал Парвизи. Человек, известный старому и малому как не ведающий страха охотник Эль-Франси, плакал навзрыд.
«Так, может, сказать ему все-таки правду? — Вчистую отрешиться от нормальных человеческих эмоций не мог даже подлый Бенелли. — Или лгать дальше, так и остаться негодяем, даже сейчас, когда жизни-то осталось какой-нибудь час, а то и всего секунда? — спрашивал себя ренегат. — Ха, не спасет меня теперь даже самая чистая правда! Нет уж, видно, умру, как и жил».
— Да, умер! — подтвердил он еще раз. — И передайте Агостино Гравелли привет от Бенелли. Я думал о нем в эти часы. Гравелли, крупный банкир, предатель, извещавший дея обо всех выходящих из Генуи судах. И «Астру» он тоже нам выдал, особое внимание при этом обращая на вас и вашу семью. Так и скажите ему, слово в слово: «Бенелли, советник дея, приветствует вас и ежечасно думает о вас!» Слово в слово, Парвизи! А дальше, по мне, так хоть и сверните ему шею. О смерти же моей говорить ему не надо Вот и все. А теперь — прочь от меня! Мне ненавистны ваши лица. Оставьте при себе ваши слова участия и призывы к раскаянию. Я хочу умереть в одиночестве, подохнуть, уйти в ад, в пекло. Мне все равно. Я ни в чем не раскаиваюсь, ни в чем! Доведись мне прожить еще одну жизнь — весь мир задрожал бы в ужасе и горе от моих деяний. Прочь, Луиджи Парвизи, а не то я соберусь с последними силами и вцеплюсь вам в глотку!