Милорд следил за обсуждением с таким умным видом, который ясно показывал, что, не вполне понимая наш диалог, он, тем не менее, сознавал, что разговор идет о нем; едва увидев, как я бросаю яйцо в море, он одним прыжком преодолел половину расстояния, на какое я закинул яйцо, и рухнул в кипящую воду.
Понятно удивление бедного пса: будучи весьма далек от науки, изучающей вулканы, он считал, что прыгает в холодную воду, а очутился в жидкости, нагретой до восьмидесяти пяти градусов; поэтому, пронзительно взвизгнув и не обращая больше внимания на яйцо, он поплыл к берегу, глядя на нас расширившимися пылающими глазами, выражение которых как нельзя более ясно свидетельствовало о глубоком изумлении, охватившем его.
Жаден ждал Милорда на берегу; едва тот ступил на землю, он тотчас схватил его на руки и со всех ног бросился бежать на пятьдесят шагов подальше от того места, чтобы окунуть пса в холодную воду; однако Милорд, как и положено ошпаренному псу, менее всего был расположен проводить новый опыт: между ним и Жаденом завязалась ожесточенная борьба, и впервые в жизни он позволил себе впиться клыками в руку своего августейшего хозяина; правда, попав в холодную воду, Милорд осознал размеры своей вины и, то ли испытывая великое облегчение от смены температуры, то ли опасаясь, что, если он выберется на землю, его будет ждать заслуженное наказание, упрямо отказывался выйти из моря.
Поскольку не существовало никакой опасности, что Милорд потеряется, ибо он не был настолько глуп, чтобы пытаться вплавь добраться до Липари, Сциллы или Мессины, мы оставили его барахтаться в воде и, покинув побережье, углубились во внутреннюю часть острова; и тогда все произошло так, как мы и предполагали. Увидев, что мы отошли от него на сто шагов, Милорд сразу же выбрался на берег и стал следовать за нами на почтительном расстоянии, останавливаясь и садясь, как только мы с Жаденом оборачивались, чтобы посмотреть на него; для тех, кто знал его характер, такое поведение свидетельствовало о проявляемом им крайнем недоверии, а так как недоверие — это основа безопасности, то вскоре мы и вовсе перестали проявлять беспокойство о нем и продолжали двигаться вперед.
Мы начали подниматься к кратеру первого вулкана и при каждом шаге слышали, как земля гудит у нас под ногами, словно мы шагали по катакомбам: трудно даже представить, насколько тяжело такое восхождение в одиннадцать часов утра, по раскаленной земле и под пылающим солнцем. Подъем длился примерно три четверти часа, после чего мы оказались на краю кратера.
Этот кратер был уже выработан и не представлял особого интереса, поэтому мы сразу же направились ко второму, который был расположен в тысяче футов над первым и в котором полным ходом велась добыча руд.
По пути мы проследовали вдоль горы, испещренной множеством отверстий; некоторые из этих отверстий были закрыты дверью или даже окном, другие напоминали просто-напросто логово диких зверей. То была деревня каторжников; около четырехсот человек обитало в этой горе, и в зависимости от того, насколько эти люди были изобретательны или склонны доставлять себе удовольствие, они оставляли свое жилище в его первозданном виде или же пытались сделать его более комфортабельным.
Завершив второе восхождение, длившееся около часа, мы очутились на краю второго вулкана, в глубине которого, среди дыма, вырывавшегося из его центра, увидели так называемую фабрику; вокруг нас суетилась целая толпа людей. Форма этой огромной выработки была овальной, и ее больший диаметр вполне мог иметь в длину тысячу шагов. Сходили туда вниз по пологому спуску кольцевой формы, образовавшемуся в результате осыпания части шлака и позволявшему перемещаться по нему с носилками и тачками.
У нас ушло минут двадцать, чтобы достичь дна этого громадного котла; по мере того как мы спускались, жар солнца в сочетании с жаром земли все усиливался. Дойдя до конца спуска, мы вынуждены были остановиться на мгновение: там едва можно было дышать.
Мы оглянулись назад, чтобы посмотреть, что стало с Милордом: он преспокойно сидел на краю кратера и, по-видимому опасаясь какой-нибудь новой неприятной неожиданности в духе той, которую ему только что довелось испытать, не отваживался идти дальше.
Через несколько минут мы начали осваиваться с серными испарениями, выделявшимися из множества маленьких трещин, в глубине которых порой виднелось пламя; время от времени, однако, мы вынуждены были взбираться на какую-нибудь глыбу лавы, чтобы футах в пятнадцати над землей глотнуть чуть более чистого воздуха. Что же касается людей, которые двигались вокруг нас, то им удалось привыкнуть к этой атмосфере и, похоже, они не страдали. Да и сами господа Нунцианте сумели кое-как к ней притерпеться, и иногда они целыми часами оставались в глубине кратера, не ощущая недомогания из-за этих газов, которые вначале показались нам почти невыносимыми.
Трудно себе представить что-либо более странное, чем внешность несчастных каторжников; в соответствии с тем, с какой из разных рудных жил им приходилось работать, они в конце концов приобрели оттенок той или иной породы: одни стали желтыми, как канарейки, другие — красными, как гуроны; эти — обсыпаны пудрой, словно паяцы, те — темнолицые, словно мулаты. Глядя на весь этот причудливый маскарад, трудно было поверить, что каждый из его участников находится здесь за воровство или убийство. Особенно привлек наше внимание один человечек лет пятнадцати, с нежным, будто у девушки, лицом. Мы поинтересовались, что он сделал; оказалось, что в возрасте двенадцати лет ударом ножа он убил слугу княгини делла Каттолика.
Рассмотрев людей, прежде всего приковавших наше внимание, мы стали разглядывать почву; по мере приближения к центру кратера она теряла свою твердость, становилась зыбкой, словно торфяное болото, а затем и вовсе угрожала уйти из-под ног. Какой-нибудь тяжелый камень, брошенный в середину этой трясины, уходил вглубь и исчезал, будто в грязи.
После часового обследования мы поднялись на верх кратера — опять-таки в сопровождении двух молодых и любезных гидов, не желавших ни на минуту оставить нас; лишь там они разделились: один покинул нас, собираясь написать несколько рекомендательных писем, которыми мы могли бы воспользоваться в Калабрии, другой остался с нами, чтобы проводить в пещеру, которую посоветовал нам посетить наш сосед-губернатор.
Пещера эта, и в самом деле весьма любопытная, расположена в той части острова, которая обращена в сторону Калабрии. Вначале это узкая щель, которая шагов через пятнадцать расширяется; проникнуть туда можно, лишь двигаясь на четвереньках в несложных местах и ползком в местах трудных; мало того, вскоре вам приходится вернуться к наружному отверстию, чтобы возобновить запас годного для дыхания воздуха. Несмотря на наши новые настояния, Милорд упрямо отказывался следовать за нами, и, признаюсь, я понял erovynopcTBo: как и он, я начинал опасаться неприятных сюрпризов.
После неоднократных попыток нам удалось, наконец, проникнуть в глубь пещеры, высотой в десять футов и шириной около пятнадцати шагов; там мы зажгли факелы, которыми запаслись, и, несмотря на заполнявший ее пар, пещера осветилась. Стены были покрыты нашатырем и хлористым натрием, а в глубине бурлило маленькое озерцо горячей воды; опущенный туда г-ном Нунци-анте термометр, который он снял со стены, поднялся до семидесяти пяти градусов.
Мне не терпелось выбраться из этого подобия печи, где дышалось с трудом, и я подал пример отступления. Признаюсь, я не без удовольствия вновь увидел солнце; в пещере я провел всего десять минут, а промок до костей.
Мы добрались до места нашей высадки, следуя по берегу моря, к которому Милорд ни разу не подошел ближе чем на двадцать пять шагов. Придя в дом, мы обнаружили, что г-н Нунцианте заканчивает уже второе письмо; первое предназначалось господину кавалеру Алькала, в Пиццо; второе — барону Молло из Козенцы. Позже будет видно, какую пользу принесли нам эти два письма в свое время и в надлежащем месте.