В минуту молчания, когда песня перестала звучать, а присутствующие все еще вслушивались в тишину, одна струна арфы лопнула с тем резким и ясным дрожащим звуком, который проникает в сердце. Невеста тихо вскрикнула. Известно, что подобное происшествие обычно считают предвестием смерти.
И тогда чуть ли не в один голос все стали кричать двум танцорам, чтобы они сняли маски.
Но один из них, подняв палец, словно требуя тишины, ответил от своего имени и от имени своего спутника, что они не хотят открываться никому, кроме молодого графа Альбано. Его слова были справедливы, ибо на Сицилии таков обычай: если кто-то приходит в маске на бал или какой-то вечер, то снимает маску лишь для хозяина дома. Поэтому молодой граф открыл дверь соседней комнаты, давая понять маскам, что если от них требуют выдать свой секрет, то секрет этот будет, по крайней мере, известен только ему одному. Два танцора тотчас подхватили манекен и, танцуя, вошли в комнату; граф Альбано последовал за ними туда, и дверь сразу закрылась.
В эту минуту, словно лишь присутствие незнакомцев мешало продолжению праздника, оркестр подал знак к началу кадрили, образовались группы танцующих, и бал возобновился.
Между тем прошло около двадцати минут, но ни маски, ни граф так и не появлялись. Кадриль закончилась при всеобщем смятении, словно каждый почувствовал, что неведомое несчастье нависло над празднеством. Наконец, когда встревоженная невеста собралась просить отца войти в комнату, дверь отворилась и появились обе маски.
Они сменили наряды, надев черное платье на испанский манер; новое платье было более открытым, чем первое, и по тонкости талии одного из незнакомцев можно было догадаться, что это, должно быть, женщина. На руке и на шляпе у них был траурный креп, и, так же как при первом своем появлении, они несли манекен; однако красный покров, в который он был завернут, поднимался выше и спускался ниже, чем в первый раз.
Как и тогда, они положили манекен на оттоманку и снова принялись за свои символические танцы, однако эти танцы приобрели еще более зловещий характер, чем раньше. Оба танцора опускались на колени, издавая печальные стоны, воздевая руки к небу и всеми возможными способами выражая скорбь, которую они начали пародировать. Вскоре эта странно затянувшаяся пантомима стала вызывать беспокойство у присутствующих, особенно у новобрачной; встревоженная отсутствием мужа, она проскользнула в соседнюю комнату, где надеялась его найти; но едва Костанца вошла туда, как послышался крик и она, бледная и дрожащая, вновь появилась на пороге, зовя Альбано. Граф делла Брука тотчас бросился к ней узнать, что ее так напугало, но, не в силах ответить на этот вопрос, она пошатнулась, произнесла какие-то невразумительные слова, показала на спальню и потеряла сознание.
Это происшествие приковало внимание всех присутствующих к молодой женщине: каждый суетился подле нее, одни — из любопытства, другие — из сочувствия. Наконец она пришла в себя и, оглядываясь по сторонам, стала с глубоким страхом звать Альбано, которого никто так и не видел.
Тут только вспомнили о масках и обернулись в ту сторону, где их оставили, чтобы спросить, что они сделали с молодым графом. Но обе маски, воспользовавшись всеобщим смятением, исчезли.
Один лишь манекен остался лежать на оттоманке — застывший, неподвижный, укрытый своим пурпурным саваном.
К нему подошли и, приподняв край савана, ощутили человеческую руку, но судорожно сжатую и похолодевшую; в одну секунду развернули покров, скрывавший манекен, и увидели, что это труп. С него сорвали маску, и все узнали молодого графа Альбано.
Он был задушен в соседней комнате так внезапно и, несомненно, так быстро, что никто не услышал ни единого крика, а убийцы, проявляя хладнокровие, которое делало честь их бесстрастию, положили на брачное ложе кипарисовый венок.
Именно этот венок еще более, чем отсутствие ее жениха, так сильно напугал Костанцу.
Все находившиеся в зале мужчины — родственники, друзья, слуги — бросились вслед за убийцами, но поиски оказались напрасными; замок делла Брука стоял в стороне, у подножия гор, и двум жутким маскам понадобилось не более двух минут, чтобы добраться до гор и скрыться там от всех глаз.
При виде трупа своего возлюбленного Альбано у Кос-танцы начались страшные судороги, длившиеся всю ночь. На следующий день она сошла с ума.
Это помешательство, поначалу буйное, постепенно приняло характер глубокой меланхолии, но, как я уже говорил, барон Пизани не надеялся, что выздоровление Костанцы может пойти дальше.
В 1840 году в Париже я вновь встретил Лукку; он полностью вылечился и сохранил очень ясное и точное воспоминание о моем визите к нему. Первый мой вопрос был о его подруге, несчастной Костанце; но он печально покачал головой. Оба предсказания барона — и в отношении нее, и в отношении него — подтвердились. Лукка обрел свой разум, но Костанца по-прежнему оставалась безумицей.
СИЦИЛИЙСКИЕ НРАВЫ И ИСТОРИИ
Сицилийцы, как и любой народ, каждый раз подвергавшийся завоеванию другими народами, исключительно привержены свободе; однако у них, как и везде, существуют два вида свободы: свобода духовная и свобода физическая. Верхние классы выступают за свободу общественную, низшие классы — за свободу личную. Дайте сицилийскому крестьянину свободу передвигаться по всей Сицилии, имея нож за поясом и ружье на плече, и сицилийский крестьянин будет доволен; он хочет быть независимым, не понимая еще, что значит быть свободным.
Дадим представление о том, каким образом неаполитанское правительство отвечает на два эти желания.
Есть в Палермо большая площадь, которую называют Пьяцца Меркато Нуово. Прежде это было скопление домов, изрезанное узкими темными улицами; там проживало своеобразное население, вроде каталанцев в Марселе, которое называли кончапелле. С незапамятных времен эти люди не платили налогов, и хотя никакого определенного документа относительно этой привилегии не существует, есть все основания полагать, что она восходит к временам Сицилийской вечерни и была дарована им в награду за их действия в тех знаменательных обстоятельствах. Притом они никогда не расставались с оружием: чуть ли не с колыбели получая ружье, они выпускали его из рук лишь перед тем, как сойти в могилу.
В 1821 году кончапелле восстали все вместе против неаполитанцев и творили чудеса, но, когда австрийцы восстановили Фердинанда на троне, генерал Нунцианте был направлен наказать сицилийцев за эту новую Вечерню. Кончапелле ему представили как самых неисправимых в городе Палермо, и потому решено было, что королевская кара падет на них.
И вот в одну прекрасную ночь, когда кончапелле, полагаясь на старинные привилегии, спокойно спали рядом со своими ружьями, генерал Нунцианте приказал нацелить пушки на начало каждой улицы и окружить весь квартал кордоном солдат: проснувшись, бедняги оказались пленниками.
Несмотря на всю их отвагу, у кончапелле не было возможности защититься, и им пришлось сдаться на милость победителя. Первой заботой генерала Нунцианте было отобрать у них оружие: оно было погружено на тридцать тележек, а самих кончапелле изгнали за пределы Палермо, разрешив им возвращаться туда по делам, но лишь днем, и запретив проводить там ночь.
Затем, едва изгнанники оказались за порогом, их дома, под предлогом задолженности по налогам, были конфискованы и снесены.
Место, которое эти дома занимали, образует теперь, как мы уже говорили, площадь Нового рынка Палермо. Я часто пересекал ее, и почти всегда лестница, ведущая на Страда Нуова, была забита этими несчастными: сидя на ступенях, сумрачные и неподвижные, они целыми часами смотрели на пустое пространство, где раньше стояли их дома.