В следующий раз он вновь обнаружил маленькую ручку, через день — пухлую, и так в течение всех четырнадцати дней, или, вернее, четырнадцати ночей.
На пятнадцатую ночь он обнаружил две руки вместо одной. Около трех часов утра две эти руки надели ему каждая по кольцу на палец; затем, после того как ему было велено снова дать честное слово не пытаться снять платок, которым они повяжут ему глаза, обе хозяйки призвали его готовиться к отъезду.
Орас дал честное слово. Десять минут спустя глаза его были завязаны, а еще через четверть часа он оказался в экипаже, сидя между своими двумя тюремщицами; через час экипаж остановился, и Орас ощутил, как та и другая рука своим пожатием простились с ним навсегда.
Дверца открылась. Едва соскочив на землю, Орас сорвал повязку, закрывавшую ему глаза, но не увидел ничего другого, кроме все того же кучера, того же экипажа и двух туппанелли, да и времени разглядеть их у него не было, ибо в ту минуту, когда он снимал платок, экипаж стремительно помчался прочь. Впрочем, доставили Ора-са на то же самое место, откуда взяли.
Орас воспользовался первыми проблесками рассвета, чтобы сориентироваться. Вскоре он очутился на ярмарочной площади и узнал улицу, которая вела к его гостинице: увидев его, коридорный громко вскрикнул от радости.
Все думали, что Ораса убили. Два товарища пропавшего прождали его целую неделю; но, видя, что он не появляется и что о нем ничего не слышно, они, в конце концов, потеряли всякую надежду; тогда они сделали заявление властям об исчезновении своего приятеля, вещи его передали на хранение хозяину гостиницы, а на тот маловероятный случай, если Орас вновь появится, оставили письмо, где указывали ему путь, по которому собирались следовать.
Орас пустился в погоню за ними, но догнал их лишь в Неаполе.
Верный своему слову, он не стал предпринимать попыток разузнать, кому принадлежали тонкая и пухлая руки.
Что же касается двух колец, то они были совершенно одинаковы, поэтому их нельзя было отличить одно от другого.
За несколько лет до нашего путешествия произошло одно событие, которое вызвало большой скандал: событием этим была ни больше ни меньше как война между двумя монастырями одного и того же ордена. Однако один из них был монастырем капуцинов, а другой — монастырем терциариев. Действие происходило в Сан Филиппо д'Арджиро.
Оба строения соприкасались: стена двух садов была общей, и, по-видимому из-за такой близости, соседи ненавидели друг друга.
У капуцинов был великолепный сторожевой пес по имени Дракон, которого они спускали по ночам в свой сад, опасаясь, что кто-то украдет там плоды. Непонятно, как это произошло, но только однажды он перебрался из одного сада в другой. Но уж если монахи ненавидят, то ненавидят всерьез: не имея возможности отомстить своим соседям, они отыгрались на бедном Драконе, до смерти избив его палками и бросив затем через стену.
При виде трупа собаки великая скорбь охватила общину, поклявшуюся отомстить тем же вечером.
И действительно, весь день капуцины провели, запасаясь оружием и боеприпасами; они собрали все, что можно было найти по части сабель, ружей, пороха и пуль, и приготовились в тот же вечер брать приступом монастырь братьев-терциариев.
Со своей стороны, братья-терциарии были предупреждены об этом и настроились на оборону.
В шесть часов капуцины под водительством своего настоятеля взобрались на стену и спустились в сад братьев-терциариев: те ожидали их со своим настоятелем во главе.
Началась битва, длившаяся больше двух часов; наконец, после героического сопротивления, монастырь терциариев был взят приступом, и побежденные монахи разбежались по окрестным полям.
Два капуцина были убиты на месте: отец Бенедетто из Пьетра Перциа и падре Луиджи из Сан Филиппо. Первый получил две пули в нижнюю часть живота, а второй — пять пуль, две из которых пробили ему грудь навылет. Со стороны терциариев два молодых брата-мирянина были настолько серьезно ранены, что один скончался от своих ран, а другой оправился с большим трудом; что же касается легких ранений, то их даже не считали: немного нашлось бойцов с обеих сторон, которые не получили хотя бы одно.
Легко понять, что дело замяли: если бы оно дошло до суда, то выглядело бы чересчур скандальным.
Обратимся теперь к временам более далеким.
В конце прошлого века жил в Мессине судья по имени Камбо; это был вечный труженик, человек честный и добросовестный, словом, магистрат, которого уважали все, кто его знал, и упрекнуть которого можно было лишь в том, что он слишком буквально понимал законодательство, определявшее в ту пору жизнь Сицилии.
И вот однажды утром Камбо поднялся до зари, чтобы приняться за работу, и вдруг слышит, что на улице зовут на помощь; он бросается к своему балкону и открывает окно как раз в ту минуту, когда какой-то человек наносит другому удар кинжалом. Человек, получивший удар, упал замертво, а убийца, которого Камбо не знал, но лицо которого он успел рассмотреть, убежал, оставив кинжал в ране; в пятидесяти шагах от места убийства он бросил стеснявшие его ножны кинжала, а затем кинулся на поперечную улицу и исчез.
Через несколько минут из дома выходит подручный булочника, натыкается ногой на ножны, подбирает их, рассматривает, кладет в карман и идет своей дорогой. Поравнявшись с домом Камбо, который по-прежнему стоял, спрятавшись за жалюзи своего балкона, он оказывается возле убитого. Первым его побуждением было посмотреть, не может ли он оказать ему помощь; приподняв его, он понимает, что тот уже мертв; в эту минуту слышатся шаги патрульных, подручный булочника думает, что он вот-вот окажется замешанным как свидетель в деле об убийстве, и бросается в приоткрытый проход между домами. Однако движение его было не столь быстрым, чтобы остаться незамеченным: патрульные подбегают, видят труп и окружают дом, куда, как они полагают, вошел убийца. Булочник арестован, у него обнаруживают найденные им ножны, сравнивают их с кинжалом, оставшимся в груди убитого, — футляр и клинок в точности соответствуют друг другу. Сомнений нет: пойман убийца.
Судья все видел: убийство, бегство убийцы, арест невиновного, и все-таки он молчит, никого не окликает и, не противодействуя этому, позволяет увести булочника в тюрьму.
В семь часов утра судья официально уведомлен начальником полицейской стражи о том, что произошло; он выслушивает свидетелей, составляет протокол, отправляется в тюрьму, допрашивает арестованного, записывая с абсолютной точностью свои вопросы и его ответы: само собой разумеется, несчастный булочник стоит на своем и полностью отрицает все обвинения.
Начинается судебное разбирательство: Камбо председательствует в суде; свидетели заслушаны и продолжают показывать против обвиняемого; но основная улика против него — найденные при нем ножны, в точности соответствующие кинжалу, который был обнаружен в ране; Камбо давит на обвиняемого всеми способами, задает ему тысячу вопросов, которыми судья обычно запутывает виновного. Булочник по-прежнему все отрицает, за отсутствием свидетелей взывает к Небу, клянется всеми богами, что он невиновен, и тем не менее видит, как, благодаря красноречию представителя прокуратуры, против него собирается множество полудоказательств, достаточных для того, чтобы потребовать применения пытки. Такое требование было направлено Камбо, и он написал внизу документа: «Согласен».
На третий день пыток дыбой мука становится такой нестерпимой, что несчастный булочник, не в силах больше сносить ее, заявляет, что он и есть убийца. Камбо выносит смертный приговор.
Осужденный просит о помиловании: просьба отклонена.
Через три дня после отклонения просьбы о помиловании осужденный был повешен!
Прошло полгода: настоящего убийцу арестовали в тот момент, когда он совершал другое убийство. В свою очередь осужденный, он признает тогда, что вместо него был казнен невинный и что это он совершил первое убийство, за которое повесили несчастного булочника.
— Но самое удивительное то, — добавил он, — что приговор был вынесен судьей Камбо, который должен был все видеть, так как сквозь жалюзи он прекрасно разглядел произошедшее.