— Пусть это научит тебя нужной покорности! — сказал палач-полковник. — Ты останешься в колодках без пищи и воды — слышишь меня: без пищи и воды! — до тех пор, пока не соблаговолишь сообщить мне имя твоего застенчивого друга и зачем он сюда приходил.
Плантатор повернулся на каблуках и ушел в сопровождении своих телохранителей.
Питт слышал его будто сквозь сон. Сознание почти оставило его, истерзанного страшной болью, измученного отчаянием. Ему было уже безразлично — жив он или нет.
Однако новые муки пробудили его из состояния тупого оцепенения, вызванного болью. Колодки стояли на открытом месте, ничем не защищенном от жгучих лучей тропического солнца, которые, подобно языкам жаркого пламени, лизали изуродованную, кровоточащую спину Питта. К этой нестерпимой боли прибавилась и другая, еще более мучительная. Свирепые мухи Антильских островов, привлеченные запахом крови, тучей набросились на него.
Вот почему изобретательный полковник, так хорошо владеющий искусством развязывать языки упрямцев, не счел нужным прибегать к другим формам пыток. При всей своей дьявольской жестокости он не смог бы придумать больших мучений, нежели те, которые природа так щедро отпустила на долю Питта.
Рискуя переломать себе руки и ноги, молодой моряк стонал, корчился и извивался в колодках.
В таком состоянии его и нашел Питер Блад, который внезапно появился перед затуманенным взором Питта, с большим пальмовым листом в руках. Отогнав мух, облепивших Питта, он привязал лист к шее юноши, укрыв его спину от назойливых насекомых и от палящего солнца. Усевшись рядом с Питтом, Блад положил голову страдальца к себе на плечо и обмыл ему лицо холодной водой из фляжки. Питт вздрогнул и, тяжело вздохнув, простонал:
— Пить! Ради бога, пить!
Блад поднес к дрожащим губам мученика флягу с водой. Молодой человек жадно припал к ней, стуча зубами о горлышко, и осушил ее до дна, после чего, почувствовав облегчение, попытался сесть.
— Спина, моя спина! — простонал он.
В глазах Питера Блада что-то сверкнуло, кулаки его сжались, а лицо передернула гримаса сострадания, но, когда он заговорил, голос его снова был спокойным и ровным:
— Успокойся, Питт. Я прикрыл тебе спину, хуже ей пока не будет. Расскажи мне покороче, что с тобой случилось. Ты, наверное, полагал, будто мы обойдемся без штурмана, если дал этой скотине Бишопу повод чуть не убить тебя?
Питт застонал. Однако на этот раз его мучила не столько физическая, сколько душевная боль.
— Не думаю, Питер, что штурман вообще понадобится.
— Что, что такое? — вскричал Блад.
Прерывистым голосом Питт, задыхаясь, поведал другу обо всем случившемся.
— Я буду гнить здесь… пока не скажу ему имя… зачем он… приходил сюда…
Блад поднялся на ноги, и рычание вырвалось из его горла.
— Будь проклят этот грязный рабовладелец! — сказал он. — Но мы должны что-то придумать. К черту Нэтталла! Внесет он залог или нет, выдумает какое-либо объяснение или нет, — все равно шлюпка наша. Мы убежим, а вместе с нами и ты.
— Фантазия, Питер, — прошептал мученик. — Мы не сможем бежать… Залог не внесен… Чиновники конфискуют шлюпку… Если даже Нэтталл не выдаст нас… и нам не заклеймят лбы…
Блад отвернулся и с тоской взглянул на море, по голубой глади которого он так мучительно надеялся вернуться к свободной жизни.
Огромный красный корабль к этому времени уже приблизился к берегу и сейчас медленно входил в бухту. Две или три лодки отчалили от пристани, направляясь к нему. Блад видел сверкание медных пушек, установленных на носу, и различал фигуру матроса около передней якорной цепи с левой стороны судна, готовившегося бросить лот.
Чей-то гневный голос прервал его мысли:
— Какого дьявола ты здесь делаешь?
Это был полковник Бишоп со своими телохранителями.
На смуглом лице Блада появилось иное выражение.
— Что я делаю? — вежливо спросил он. — Как всегда, выполняю свои обязанности.
Разгневанный полковник заметил пустую фляжку рядом с колодками, в которых корчился Питт, и пальмовый лист, прикрывавший его спину.
— Ты осмелился это сделать, подлец? — На лбу плантатора, как жгуты, вздулись вены.
— Да, я это сделал! — В голосе Блада звучало искреннее удивление.
— Я приказал, чтобы ему не давали пищи и воды до моего распоряжения.
— Простите, господин полковник, но ведь я не слышал этого распоряжения.