— Мужа боишься?
— Бывает, во сне забьется, начнет кричать — и не пойми что, только такие страшные слова… Как будто во сне дерется с кем… Тут я его поскорей бужу.
— А он?
— А ему как будто стыдно становится, и он говорит мне: ты не обращай внимания, я был моряком, был солдатом, сражался с пиратами в дальних морях — вот и вспоминаю старые бои. Поцелует меня крепко и опять заснет.
— Ну, тут ничего особенного нет, — заметила старшая. — Как такому не быть?
— Вот и я говорю.
— И с виду ты вроде не грустишь.
— Да совсем не грущу, наоборот я очень счастливая.
Но при этих словах младшая сестра отчего-то вздохнула.
— Эх, Алиса, — с упреком сказал ей старшая, — чего-то ты мне не сказала.
— Да чем хочешь поклянусь…
— Нет, ты все о пустяках говоришь, а я же вижу: есть еще что-то такое…
— Ну ладно, — ответила Алиса, — так уж и быть: скажу тебе все.
— Вот видишь!
— Только не теперь.
— А что так?
— Так вот уже край деревни. Должно быть, Николя нас тут и встретит с тележкой в трактире.
И действительно, дорога, шедшая в выемке между посадок кустов, вдруг повернула и показалась деревня с красными плоскими черепичными крышами.
Трактир без вывески, только с кустом остролиста у входа, стоял на самом краю.
— Я же говорила: Николя нас встречать выедет, — сказала Алиса. — Вон и его тележка.
И действительно, у дверей трактира стояла двухколесная повозка с двумя сиденьями, похожая на тыкву с оглоблями, какие еще встречаются только на юге.
В тележку была запряжена серая лошадь, привязанная к железному кольцу на стене.
Симон вошел в трактир первым: он и все время шел впереди женщин, причем довольно далеко, так что не слышал ни единого слова.
В трактире за столом сидели двое, потихоньку распивая бутылку белого вина.
— Добрый день, господин Бютен! — сказал Симон. — Вот, я вам жену со свояченицей привел.
Тогда Николя Бютен — один из тех двоих — встал и пошел к двери встретить путниц.
За ним встал и пошел следом его собутыльник.
III
Николя Бютен — тот, что недавно купил имение Ла Бом, — был малый лет тридцати четырех — тридцати пяти, среднего роста, загорелый, черноволосый, со взглядом ярким, живым, но иногда вдруг туманившимся мрачной тоской.
Он был, как мы знаем, родом не из этих мест, и ранее, как рассказала его молодая жена, здесь тоже не бывал. Знали о нем только то, что он бывший капитан дальнего плавания, который решил бросить свое ремесло и жениться.
Юг — край откровенных, экспансивных людей; чужих здесь привечают. Будь только веселого нрава, имей открытое лицо — и все руки к тебе протянутся, в каждом доме тебя сердечно встретят.
Провинция вокруг Парижа — дело другое: там каждого чужака считают парижанином, а каждого парижанина — проходимцем.
На юге чужак — обычно марселец.
Марсель — это провансальский Париж.
Моды, газеты, новости, радости и удобства жизни — все это пожалует сюда из Марселя, и всему, что придет из Марселя, говорят "добро пожаловать".
Николя Бютен, переехав в Ла Бом, сразу сказал:
— Я из Марселя.
И больше вопросов ему не задавали.
Потом он посетил в окрестностях нескольких господ фермеров, пару-тройку деревенских буржуа, приходского кюре и протестантского пастора — видно, что человек хочет со всеми жить ладно.
По воскресеньям Николя Бютен надевал коричневую бархатную куртку. То ли сеньор, то ли голодранец — и всем он нравился.
Похоже было, что у него водятся деньжата — верно, скопил на морской службе. Еще у него была жена, хороша собой и, кажется, гостеприимна, а еще он с первых же дней начал у себя в хозяйстве все налаживать заново, так что все кругом на него работали: виноградари стригли лозу, кровельщики чинили крышу, каменщики перекладывали стены, столяры ладили новую мебель.
Больше в Провансе ничего и не нужно, чтобы все кругом начали на тебя молиться.
Только один рабочий был не из этих мест.
В Мирабо не оказалось маляров. Николя Бютен привел маляра из Марселя, который как раз закончил красить замок в Маноске.
Сам Николя Бютен его раньше не знал: с этим маляром его свел мэр Мирабо, плотник по ремеслу. Маляр оказался веселый, компанейский; закончив дневную работу, он ужинал вместе с Николя и его женой, курил трубочку, потом вел Николя в деревенское кафе и так понравился мужу, что жена его сильно невзлюбила.
Был он, надо сказать, уже не первой молодости, волосы его уже начали седеть, бороды он не носил, а одевался не без прихотливости.
Звали его Рабурден.
Этот Рабурден принялся заново красить весь дом, внутри и снаружи, причем помощников у него не было.
Он работал уже полтора месяца, и конца работе не было видно.
Несколько раз госпожа Бютен говорила мужу:
— Ох, водит нас за нос твой Рабурден!
— Что ж он, по-твоему, медленно работает?
— Да он вообще не работает.
— Ну и ладно, — отвечал отставной капитан. — Зато мне компания.
По воскресеньям Рабурден ходил по окрестным деревням, останавливался в каждом кабачке, возвращался немного навеселе и, к великому возмущению госпожи Бютен, начинал тыкать ее мужу.
Но на другой день он опять принимался за работу, и Николя не обращал внимания на его причуды. Если кто и жаловался, так только сам Рабурден, который ходил с Николя в Мирабо.
Симон, отойдя в сторонку, пока капитан здоровался со свояченицей, вполглаза посматривал на Рабурдена.
"Где же я, черт побери, мог видеть эту рожу?" — думал он.
Но Рабурден на него смотрел так равнодушно, как будто видел в первый раз.
Симон продолжал размышлять:
"Когда я видел его — не помню. Но когда-то я его перевозил, уж это верно".
Николя вошел в трактир об руку со свояченицей.
— Что ж, господин Бютен, — сказал Симон, — тележка у вас есть, вещички вы туда положите — я вам больше, значит, не нужен.
— Ты что, назад идти собрался?
— Ну да.
— Нет-нет! — возразил Николя Бютен. — Иди с нами в Ла Бом, повечеряешь с нами.
— Премного благодарен, да только…
— Ладно, ладно, приятель! — сказал капитан. — Знаю я твои "только". Скажешь теперь, что у тебя паром.
— Так и скажу, сударь.
— Ты, значит, и отлучиться не можешь?
— Не могу.
— А я скажу, у тебя теперь до кареты на низ работы не будет, а карета раньше полуночи не пройдет. Пошли к нам!
Симон никогда не отказывался от случая хорошо поесть и немножко развлечься. Жизнь в одиночестве у него была невеселая, а сейчас и вовсе нехорошо на душе.
И кроме всего прочего, им овладело странное любопытство: страшно хотелось вспомнить, где же он раньше видел Рабурдена.
— Так идешь? — спросил Николя Бютен.
— Пойду, коли вам угодно, — ответил Симон.
От Мирабо до Ла Бома расстояние не больше четверти лье.
Выпили еще немножко вина и решили так: Николя с женщинами и ребенком сядут в тележку, а Симон с Рабурденом пойдут пешком.
И Симон пошел, думая про себя: "Надо, надо вспомнить, где я видал этого типа!"
Рабурден носил серую блузу, всю заляпанную краской и олифой, и суконный картуз набекрень.
Он курил короткую трубочку, поглядывал на девушек, посвистывал и, видно, в ус себе не дул.
Симон шел и все так же внимательно глядел на него.
Когда они отошли от деревни, он спросил:
— А мы, приятель, вроде как уже встречались?
— Да вряд ли, — ответил Рабурден.
— А вы припомните…
— У меня на лица память, поверьте, хорошая. Непохоже, чтобы я вас когда-то видел.
— Но сами вы из Марселя?
— Да.
— Стало быть, на моем пароме переправлялись.
— Было дело, только я спал в карете, ничего не помню. А когда проснулся, мне сказали, что Дюрансу уже час с лишним как переехали.
— И раньше здесь, значит, не бывали?
— Не бывал. Я ехал в Маноск, там все лето и работал.