Николя с Рабурденом смотрели друг на друга.
Казалось, ни один не решается заговорить первым.
Николя смотрел как-то тревожно и, видимо, волновался.
Рабурден потихоньку тянул рюмку фруктовой водки.
Наконец Николя стукнул кулаком по столу и спросил:
— Больше ничего не хочешь сказать?
— Ничего, — с ленцой ответил Рабурден.
— А надо бы!
— Лучше ничего не говорить, чем говорить глупости.
— Это ты про меня?
— Да как сказать…
— Не понял?
— Болтаешь ты много.
— Эй, мэтр Рабурден, — сказал Николя, — ты мне не груби!
— А я тебе больше не подчиняюсь.
— Как знать!
И Николя так сверкнул глазами, что Рабурден при всей своей дерзости невольно потупился.
Но, потупившись, все-таки проворчал:
— Мог бы и не звать его в гости.
— Кого?
— Паромщика.
— А что тут такого?
— Ты же видел: он меня узнал, — сказал маляр.
— Ну и что?
— Другим разболтает…
— И пускай болтает. Он знает что-то плохое про коробейника?
— Да нет.
— Так говори всем, что он ошибся, и не переживай.
— Плохо все это закончится.
— Брось!
— И мне бы надо отсюда сматываться.
— Сматывайся на здоровье, — сказал Николя. — Тем более, жена тебя на дух не выносит. Ты мне семейную жизнь портишь.
— Только нам, извиняюсь, надо сперва рассчитаться, — ответил ему Рабурден.
— Я тебе чек выпишу. Денег у меня теперь, сам знаешь, нету.
— А ты, я гляжу, шутник!
— Я на дом сильно потратился.
— Меня не касается.
— Ну ладно. Сколько я тебе должен?
— Тридцать семь тысяч франков.
— Ничего себе!
— Мне треть причиталась, мы так договаривались?
— Так.
— Давай тогда посчитаем — сам увидишь.
— Давай, только не сейчас. Завтра, когда женщин дома не будет. А то еще подслушают.
— Как скажешь, — спокойно ответил Рабурден.
— Только тридцать семь тысяч я тебе не должен.
— Должен, должен. И пока не заплатишь, я отсюда не уйду.
— Слушай меня, — сказал Николя Бютен, понизив голос. — Когда овса в кормушке нет, кони копытами бьют. Но овес скоро будет.
— Вот как?
— Есть у меня мысль, что я теперь должен сделать…
— Хочешь опять то же самое? Опасно! Пусть хоть молодого человека сперва укоротят…
— Ничего я такого не хочу. Я же тебе говорил: впредь хочу жить честным человеком.
— Хорошее дело. И где же ты тогда возьмешь овес?
— А вот послушай.
Рабурден сел на стуле верхом и приготовился внимательно слушать, что ему расскажет Николя.
Тот начал:
— Только тихо… как бы эти не услыхали…
— Давай по-испански.
— Давай.
И Николя заговорил на кастильском наречии:
— Ты ведь знаешь, кто я на самом деле?
— А то нет? Ты сын капитана Фосийона, которого советник Феро отправил на гильотину.
— Верно, — сказал Николя. — Только ты еще не все знаешь.
— И чего же я не знаю?
— Что советник Феро облагодетельствовал мою мать, обеспечил ее старость и дал приданое сестре.
— Вот оно что! — сказал Рабурден.
— Так что теперь ты понимаешь, почему я не хотел трогать советника.
— Ну, а дальше? — лениво спросил Рабурден.
— Как ты знаешь, я переменил имя, постарался всеми силами замести следы сына Фосийона.
— Знаю, знаю.
— Так что сын Фосийона умер для всех на свете, кроме меня, тебя и моей сестры.
— Правильно.
— Но если он придет к советнику Феро…
— Что, советник даст ему денег?
— Очень может быть. Он же дал приданое моей сестре — должен что-нибудь дать и мне.
— Что верно, то верно.
— Так вот я к нему и пойду.
— Когда?
— Завтра же.
— А я тогда тебе обещаю: как только получу свое, тут же уйду, и жена тебя пилить не будет.
Рабурден цинично усмехнулся, встал и сказал:
— Спокойной ночи. Я спать пошел.
* * *
В ту ночь Николя Бютен — сын капитана Фосийона — спал еще хуже обычного.
Странные сновидения переполняли его сон. Молодая жена чувствовала, как он судорожно шевелится, и слышала зловещие слова, смысла которых не понимала.
Внезапно эти сновидения дошли до каких-то страшных размеров. Николя видел во сне что-то ужасное.
— Говорю вам, это не я! — вскрикивал он. — Я не капитан! Это он! Это молодой господин из замка! Не я, не я!
Николя на миг затих, потом опять затрясся в кошмаре:
— Не рубите голову! Не хочу, чтобы мне рубили голову, как отцу!
От этих слов мадам Бютен тоже завопила.
От ее крика Николя вдруг проснулся.
Он сел на постели, весь в холодном поту, и в ужасе уставился на жену.
Спальня была освещена бледным, неверным светом ночника.
Мадам Бютен, белая, как полотно, глядела на мужа с немым ужасом.
— Что такое? — спросил он.
— Ничего, милый, — ответила она ласково.
— Я что-то видел во сне, да?
— Да, милый.
— И разговаривал?
— Да…
— И что я говорил?
— Да так, ничего.
Взгляд его стал зловещим.
— Что ты слышала? — настойчиво повторил он. — Говори!
— Милый мой…
— Я говорил про черных грешников?
— Да…
— Это все Симон со своими дурацкими разговорами. Мне приснилось, как будто я главарь черных грешников. Надо ж такое удумать!
Он расхохотался и крепко обнял жену.
Потом помолчал и сказал:
— А больше я ничего не говорил?
— Не знаю… не помню… ах, да! Что-то такое про гильотину…
— Как выпью этого вина из Сен-Сатюрнена, всегда кошмары снятся.
— Так впредь не пей.
— Не буду, не буду…
И Николя Бютен опять улегся, но засыпать уже не решался.
VI
Теперь последуем за Симоном Барталэ, который направился в Ла Пулардьер.
Выходя из Ла Бома, он был немножко под хмельком, но на свежем воздухе скоро протрезвел.
А протрезвев, он стал рассуждать.
"Тот коробейник и этот, кого я сегодня повстречал — один и тот же человек. Голову на отсечение дам, что это так, — думал он. — Только он почему-то не хочет признаваться, что был коробейником и пил у меня в гостях. Не признается — значит, есть причина. А какая тут может быть причина? Если человек скрывается — всегда дурной знак".
И Симон, исходя из этого положения, все пытался понять, почему этот маляр напускает на себя туману.
Вдруг в его голове как будто молния сверкнула:
"А что, если он из черных братьев!"
Сердце его заколотилось, и он подумал: "если этого человека арестовать, наверняка многое станет ясно во всем этом таинственном деле.
Вот только как его арестовать?
С кем поделиться подозрениями?"
Симон Барталэ был человеком разумным; он понимал: такого бедняка, как он, никто особо слушать не станет.
Да и что он скажет жандармам? "В Ла Боме живет человек, который раньше был коробейником и не сознается?" Ну и что?
Все это Симон обдумывал, бодро шагая по дороге, и у него не было времени задать себе другой вопрос: чего же хочет от него советник Феро.
Тот был давним, отъявленным врагом Венасков (ведь для крестьянина судья, предъявляющий обвинение, — всегда враг), поэтому Симон и не помышлял поверить ему свои сомнения.
К тому же советник был уже в отставке и арестовать никого не мог.
С этими мыслями перевозчик подошел к калитке Ла Пулардьера.
За калиткой начиналась широкая аллея столетних платанов, ведущая прямо к крыльцу дома.
Стояла ночь, но в небе сияла луна, и в лунном свете Симон увидел человека, ходившего взад и вперед по аллее.
Калитка была отперта — толкни и войди.
Как только Симон вошел в сад, человек на аллее повернулся и пошел к нему навстречу.
За десять шагов Симон узнал гоподина Феро.
Советник подошел к нему и сказал:
— А я тебя тут караулил…