"Ну и денек, пропади он пропадом, - подумал Таранец. - Даром что суббота. Хотя "черная" ведь эта суббота. Черней и не придумаешь!.."
3
Была "черная" суббота - один из выходных, когда завод, по заранее составленному графику, работал. В такие дни на прием к директору мог прийти кто хотел. Тарас Игнатьевич никому не отказывал и был как-то по-особенному добр. Многие нарочно откладывали свои дела к нему на такую субботу, надеясь, что просьба их будет наверняка уважена. Правда, Бунчужный предпочел бы, чтобы сегодня был четверг. Самый обыкновенный четверг, когда собирается декада и можно пригласить весь "комсостав" - заместителей, начальников отделов и цехов - поделиться новостями, обсудить планы в связи с предстоящим торжеством. Но сегодня была "черная" суббота, и Тарас Игнатьевич решил провести ее как всегда - начать с приема. А жаль, он любил свой "комсостав" - каждого сам растил.
В свое время, подписывая приказ о назначении Бунчужного директором завода, министр сказал:
- Со специалистами там плохо, Тарас Игнатьевич. Но чем сможем, подсобим. - Он вздохнул: - С оборудованием сейчас и то легче, чем со специалистами.
Однако Тарас Игнатьевич решил, что выпрашивать в министерстве специалистов он не будет: хорошо знал, что представляют собой спецы, кочующие с одного производства на другое по разным причинам - то директор сволочь попался, то обещали четырехкомнатную квартиру, а дали двухкомнатную, и та за тридевять земель от завода... Лучше своих выпестовать. И он принялся выискивать среди рабочих, техников и мастеров "специалистов управления". Случалось, и не на ту лошадку ставил, но чаще всего не ошибался. Было у него особое чутье на таких. Он посылал их на другие заводы набираться опыта. И на зарубежные командировки не скупился. "Гнал" учиться - сначала в техникум, а если человек оправдывал надежды - в институт. Однажды министр спросил:
- Ты как итээр комплектуешь, Тарас Игнатьевич? Потихоньку с других заводов переманиваешь, через нашу голову?
- У меня своя академия, - ответил Бунчужный. - Хорошего работника умный директор не отпустит, а бездельники мне и даром не нужны.
- Не переманиваешь, значит? - хитровато прищурился министр. - А Ватажков?
- Исключение. По старой фронтовой дружбе. К слову, толковую мысль он подал: институт нужен. Свой. Вечерний. Очень уж накладно отправлять парней в другой город на пять лет, если можно все премудрости дома постичь. Без отрыва от производства. До войны ведь был институт.
- А что, разумно... Очень разумно! Кстати, как он там, Ватажков?
- Комиссарит. Будто всю жизнь только то и делал, что комиссарил на таком посту. На месте Ватажков.
Да, у Бунчужного была страсть самому растить свой "комсостав", готовить свои руководящие кадры, людей толковых, деловитых. Терпеть не мог заседательской суеты, мастеров парадного трескословия. Такие наобещают с три короба, а как до дела дойдет - в сторонку. "Мы, мол, люди маленькие. С него спрашивайте, с директора. У него власть". Сыпать обещаниями направо и налево они люди не маленькие, а ответ держать... Он распорядился собираться раз в десять дней. Такие совещания назывались декадами. Потом жизнь заставила собираться чаще. Раз в неделю. По четвергам. Но по традиции эти совещания продолжали называть декадами. Они проводились в строго определенные часы, приходить раньше считалось дурным тоном. Опоздания не допускались. Вот и приходили все - минута в минуту. Бунчужный считал, что так и только так должны собираться на деловые совещания деловые люди.
Тараса Игнатьевича больше всего тревожил сейчас лайнер, который торчал у ворот в док-камеру на тележках вместо того, чтобы стоять уже на воде у достроечного пирса. В ответе за это был его заместитель по производству Лордкипанидзе. Тарас Игнатьевич позвонил секретарю и попросил разыскать Лорда.
В кабинете все осталось так, как было перед его отъездом. За тем, чтобы здесь никто не смел "хозяйничать", ревниво следила его бессменный секретарь - уже пожилая женщина. Она работала тут еще до его прихода.
Кабинет у него был тогда маленький. И приемная была совсем крохотной. А сейчас... Сейчас приемная стала просторной, комфортабельной. И кабинет большой, "министерский". Паркет из дубовых плиток разных тонов, умело подобранных. Строгая темная панель полированного дерева. И такого же дерева - большой директорский стол со специальной приставкой для телефонов. И второй - узкий, длинный, расположенный слева от двери. За этим столом обычно и проходили декады. Рядом с дверью, на стене - большая карта завода, весь Крамольный остров.
Начертана эта картина была как-то шиворот-навыворот, так, что север получался внизу, а юг сверху. На этой "южной" стороне черной тушью были очерчены причалы, главный затон, док-камера, второй затон... Бунчужный уже привык к такому расположению карты, хотя все на ней шло вразрез с приобретенными еще в школе географическими представлениями. Жилищный массив, захватывающий часть большого озера Хустынки, был выведен контрастной пунктирной линией в многоугольник. Когда рисовалась эта картина, жилмассива не было. Он существовал только в мечтах директора.
Бунчужный повернулся к своему знаменитому ПДП АСУП - персональному директорскому пульту автоматической системы управления производством, который стоял рядом с телефонами. Это была новинка, созданная умельцами цеха электрорадиоавтоматики. ПДП представлял собой вертикальный щит со множеством кнопок. Сверху - экран, похожий на телевизионный. Нажимаешь кнопку, и на экране вспыхивают цифры - количество металла на складе, запасных частей, выполнение плана на любом участке. Даже количество больных. Даже число недостающих специалистов в данную минуту по каждому цеху и отделу с расшифровкой, каких именно.
Тарас Игнатьевич стал нажимать кнопки. На экране вспыхивали и гасли цифры. Бунчужный нахмурился, выключил пульт и ругнулся про себя. Теперь ясно, почему двести шестой не на воде: рабочих рук не хватает.
Людей на заводе постоянно недоставало, особенно судосборщиков, слесарей, электросварщиков... А вот инженеров, конструкторов, плановиков и других специалистов с каждым годом становилось все больше и больше. "Со временем и без рабочих обойдемся: все будут делать машины с высшим образованием, - шутил Лордкипанидзе, - а пока еще много у нас работ, не требующих особого мастерства". К счастью, большинство специалистов на заводе начинало с простой работы. В трудную минуту - а такое иногда случалось - они могли стать и за токарный станок, и за фрезерный, возглавить бригаду судосборщиков. Но кое-кому было трудно. Тем, кому, по словам того же Лордкипанидзе, не повезло, кто пошел в институт прямо со школьной скамьи. И потому, если на одних было любо-дорого глядеть, когда они, переодевшись в спецовки, становились за станок или брали в руки простой держак, то на других было до того неловко смотреть, что мастера из деликатности в такую минуту старались не замечать их.
Нехватка рабочих давала себя знать и на других заводах. На кораблестроительном было даже благополучнее. Что только не делалось здесь, чтобы закрепить кадры, и все же... Вот и сейчас не хватает. Особенно электросварщиков. "Может быть, не нужно было с Каретниковым так, - подумал Тарас Игнатьевич. - Нет, нужно!"
Он снял трубку, позвонил Романову. Тот оказался у себя. Тарас Игнатьевич поздоровался, попросил зайти.
- Письмо тут для тебя. От министра. И вообще разговор есть. Не из приятных, но откладывать нельзя... Ладно, жду... - Он положил трубку, нажал кнопку секретарского телефона, попросил соединить его с терапевтическим отделением в девять тридцать. Потом спросил: - Что у вас?
- Ширин тут. И мать Богуша.
Бунчужный попросил извиниться перед матерью Богуша, сказать, что он примет ее сразу же после Ширина, вне очереди.
Константин Иннокентьевич вошел сразу же. Это был начинающий полнеть человек, в расцвете сил. Поздоровался. Поздравил с награждением завода. Сел. Собрался о чем-то спросить, но Бунчужный оборвал его: