- Вы вводили ей в последний раз лекарства?
- Да.
- Вы знали, что это была смертельная доза?
- Да.
- И мать после этого умерла?
- Да.
- Это и называется убийством. Преднамеренным убийством.
Галина пожала плечами. На ее лице не было страха, только скорбь.
"С ней надо как-то иначе, - подумал Будалов. - С нею так, как со всеми, нельзя. Она сделает все, чтобы удесятерить свою вину. И сделает это потому, что она иначе не может. А как мало надо было, чтобы никто никогда и не подумал о ней как об убийце..."
- Скажите, а она не могла вообще умереть? - спросил он, не подумав, какой нелепостью прозвучит для нее этот вопрос. И только когда она удивленно посмотрела на него, он, досадуя на себя, пояснил: - Дело в том, что, как нам известно, "после этого" не значит "вследствие этого".
- Да, конечно, - ответила она. - Но тут все произошло именно "вследствие".
- Но ведь могло быть и совпадение. Скажем, роковое. Ну да, роковое совпадение. Ваша мать ведь была очень тяжело больна. Когда вы ей вводили лекарства, у нее был приступ. Могла же она умереть от такого приступа?..
- Могла, - согласилась Галина. - Она уже много раз могла умереть. Но мы не допускали.
- Ну вот, - обрадовался Будалов. - Ведь могла она умереть от этого приступа, а не от вашего лекарства.
Галина отрицательно покачала головой.
- Нет, она бы еще долго мучилась. Конечно, если бы не оставить без помощи... Но мы всегда выводили ее из этого состояния. Она бы еще долго мучилась.
- Как долго?
В ответ она снова только пожала плечами. Эта манера недоуменно пожимать плечами, которая вначале даже тронула Будалова своей непосредственностью, сейчас уже раздражала.
- Вы сказали долго. Как долго?
- Не знаю, - наклонив голову и глядя в пол, ответила она. - Может быть, несколько часов, несколько дней, а может быть, и несколько месяцев. Мне казалось, этому конца не будет.
- Чему "этому"?
- Страданиям.
- Скажите, а выздороветь она могла?
Галина вскинула голову, как тогда, когда он произнес впервые слово "убийство". На лице ее появилось выражение гневного протеста, словно ее ударили хлыстом.
- Как вы можете?.. Если была бы хоть малейшая надежда... Она была обречена на страдания, от которых избавить могла только смерть.
- Значит, вы утверждаете все же, что убили ее? - сухо спросил Будалов.
"Как разъяснить ему, - подумала Галина. - Почему он не хочет понять?"
"Значит, вы утверждаете все же, что убили ее?" Она представила себе, как восприняла бы эти слова, если бы они прозвучали из уст какого-нибудь героя кинофильма. "Значит, вы утверждаете все же, что убили ее?" Неужели она должна отвечать на такие вопросы?
- Если вам угодно называть это убийством, пожалуйста.
- А как вы назовете? - спросил Будалов. - Каждый поступок имеет свое название. То, что вы сделали, называется убийством.
- Я избавила ее от страданий, - она произнесла эти слова, глядя не на него, а куда-то в окно. Ему виден был ее профиль - прямой, правильной формы нос и ресницы, длинные, чуть изогнутые кверху, такие обычно рисуют киноактрисам на рекламах. Когда встречаешь в жизни такие ресницы, всегда почему-то удивляешься. Такие обычно подклеивают себе легкомысленные девчонки, чтобы казаться красивее. А вот ей не надо подклеивать.
- Скажите, чему вас учили в институте? - спросил он после долгой паузы.
Этот вопрос заставил ее повернуться к нему. И опять она почувствовала растерянность. "У этого человека удивительная способность ошарашивать вопросами".
- Нас обучали многому. И физике, и химии, анатомии и физиологии... Потом нас учили распознавать болезни и лечить их.
- Вот видите, вас учили распознавать болезни и лечить их. Понимаете, ле-чить. - Он сделал ударение на последнем слове.
- Нас еще учили, что медицина не всемогуща, что есть болезни, против которых мы бессильны. И еще нас учили, - продолжала она, уже не спуская глаз с Будалова, - распознавать страдания - не только боль, а и то, что ее сопровождает - смятение, безысходную тоску и страх. Они порой невероятны, эти страдания. Перед ними бледнеют даже изощренные пытки средневековых инквизиторов и все, что творили в застенках своих лагерей смерти фашисты.
"Вот теперь, кажется, она очнулась немного, - подумал Будалов. - Она стала наступать. Это хорошо. Самое главное - вывести ее из оцепенения. Теперь можно попытаться поговорить с нею более откровенно. Черт возьми, мне еще никогда, никому так не хотелось помочь, как ей!"
- Если бы вы не сказали о том, что сделали, можно было бы узнать истинную причину смерти? - спросил он.
- Я не думала об этом.
- Подумайте сейчас.
- Конечно, если бы возникло подозрение и сделали анализы крови, то обнаружили бы токсичную дозу наркотала. За такое короткое время даже нормальная доза вряд ли всосется, а та, которую я впрыснула... Но, чтобы выявить наркотал, нужно произвести специальные, очень тонкие исследования. Наша лаборатория таких не делает.
- Зачем же вам понадобилось говорить о том, что вы сотворили? - спросил он резко, решив, что сейчас надо говорить без обиняков. - Задумали оборвать страдания, оборвали - и все. Неужели вы не знали, что вокруг этого подымется? Зачем вам понадобилось рассказывать обо всем? Или это бравада?
- Не знаю, поймете ли вы, - произнесла она. - Я очень любила свою мать. Понимаете - очень! А она учила меня никогда не лгать. И вот я не хочу лгать. И, простите, зачем вы так долго допрашиваете меня, когда все ясно?
- Кому ясно?
- Всем.
- Может быть, всем и ясно, но мне многое невдомек. Конечно, если вы устали...
- Да нет же, продолжайте. Пожалуйста, продолжайте.
- Хорошо, - согласился он. - Только у меня к вам просьба: продумывайте тщательно каждый свой ответ. Ведь у нас не простая беседа, а допрос.
- Я не испытываю никаких затруднений, - сказала она. - Спрашивайте, пожалуйста. Я ведь не протестую, я только не понимаю, зачем это нужно, когда все ясно.
- Если бы на месте вашей матери, - начал он после продолжительного молчания, - была другая женщина с таким же заболеванием, такими же страданиями, короче - полная идентичность. Вы с нею поступили бы так?
- Нет, конечно, - ответила она, задумываясь. - Нам ведь часто приходится видеть тяжелобольных, невероятно страдающих и совершенно безнадежных. И родственники иногда обращаются к нам с просьбой прекратить страдания. Некоторые даже требуют, предлагают расписки и другие гарантии того, что не будут в претензии. Но разве кому-нибудь придет в голову...
Она замолчала. Он тоже молчал, решив, что она еще не все сказала.
Она сидела, глядя прямо перед собой, перебирая концы своего тонкого шарфа. И Будалову показалось, что она и в памяти своей что-то перебирает, пытаясь найти очень важное. Вот отыскала наконец и обрадовалась, даже чуточку вперед подалась.
- Недавно у нас умерла женщина, - тихо и задумчиво произнесла она. Опухоль пищевода. Об операции и речи быть не могло. Чтобы она не умерла от голода, ей сделали отверстие в желудке. Это называется гастростомия. Родственники по три раза на день приходили, чтобы покормить ее. Так вот сын - он слесарем работает на мотороремонтном, хороший такой парень спрашивает: "Неужели нельзя прекратить эти муки?" Я сначала пыталась ему объяснить, а потом отругала. А он: "Вы же, говорит, врачи. У кого же искать человечности, как не у вас?" И расплакался. Знаете, каково смотреть, когда взрослый мужчина плачет, особенно если это крепкий, мужественный человек. А он именно такой. Я его долго потом успокаивала, обещала сделать все, чтобы помочь, снять боли, но у меня и мысли не было... Да нет же, я бы никогда не смогла.
- Как же вы здесь смогли?
Она посмотрела на него, и опять в ее больших глазах промелькнуло недоумение.
- Это же мать...