Через два дня на литературной странице областной газеты появилась подборка стихов Таранца. В своей статье, посвященной анализу творчества молодых поэтов, Романов больше всего внимания уделил Григорию Таранцу, пророча ему большую будущность. В тот же день на общественном смотре молодых дарований, организованном Домом народного творчества, Григорий прочитал только отобранные Романовым и напечатанные в газете три стихотворения. Ему бурно аплодировали. Просили читать еще. Грише очень хотелось уступить этим просьбам, но хватило мужества отказаться.
После смотра Романов потянул своего подопечного в ресторан. Угостил ужином с вином, попросил не откладывать с подачей заявления в университет. Там уже все договорено. Только нужно завтра же - на работу.
Он вынул блокнот, черкнул несколько слов на листке, вырвал и протянул Григорию.
- Бумажку в отдел кадров снесешь. Судостроительного. Фамилия там указана. Этот человек для меня все сделает. Важно, чтобы ты до поступления в университет числился уже представителем рабочего класса. На конкурсной комиссии по нынешним временам рабочий класс... Экзамены беру на себя. Но если ты будешь плохо учиться, я из тебя бифштекс сделаю почище вот этого, ткнул он вилкой в ломоть дымящегося мяса, красочно обрамленного картофелем и яркой зеленью. - Ты сможешь работать и учиться. И работать хорошо, и учиться хорошо.
- Смогу.
- Ты мне нравишься, мой мальчик, - сказал тогда Романов, наливая себе еще вина. Уже охмелевший Григорий тоже потянулся к бутылке, но Иван Семенович отодвинул ее.
- Я хотел за ваше здоровье, - смутился Григорий.
- Ты уже пьян. И ровно настолько, насколько должен быть пьяным человек в твоем положении.
И потом Романов постоянно опекал его. Даже когда случилась беда и Григорий попал в тюрьму, Иван Семенович не оставил его. Выйдя на свободу, Григорий узнал, что и тут ему помог его добрый гений. И первым делом пошел в редакцию, чтобы поблагодарить Романова. Иван Семенович искренне обрадовался ему - обнял, крепко поцеловал.
- Подожди несколько минут, мой мальчик, я скоро освобожусь.
Спустя полчаса они уже сидели в ресторане. Принесли водку и закуску. Быстро захмелев, Григорий стал извиняться за беспокойство, благодарить, но Романов оборвал его.
- Ты это брось, дружище, - произнес он своим великолепным баритоном. Я делал только то, что подсказывала мне совесть и товарищеский долг. Я ведь понимаю: орлам иногда приходится и пониже кур спускаться. Подумаешь, полгода тюрьмы. Японские психологи уверяют: чтобы приобрести абсолютный комплекс полноценности, нужно хоть немного побыть за решеткой. Я считаю, что талант на то и талант, чтобы идти по жизни отнюдь не гладенькой дорожкой. Но мой тебе совет: пора кончать с этим. Покуролесил - и хватит: за ум браться пора.
Григорий пообещал.
Да, Иван Семенович был добрым гением Григория Таранца, но то, что произошло сейчас...
Через пятнадцать минут он стоял уже у дверей его квартиры и звонил.
- А-а, Григорий!.. Заходи, брат, заходи, - обрадовался Романов. - Вижу, прочитал. Рисунок понравился? Я предложил. Решил, что такой больше всего подойдет.
- Я не читал своей поэмы, - сказал Григорий. - Я читал вашу статью.
- Какую статью?
- "Гуманизм или?.." С многозначительным вопросительным знаком и многоточием.
- Это Вербовский писал. Там ведь указано.
- Вербовский - это псевдоним.
- Мой псевдоним ты ведь знаешь. Кстати, я его ни разу не менял. Впрочем, эту статью я подписал бы тоже. И с чистой совестью. - Романов тяжело вздохнул. - Да, печален удел журналиста. Вот у вас, людей свободного творчества, полный простор, а нам приходится, как это говорил Маяковский, "вылизывать чахоткины плевки...". Будешь курить? - спросил он, протянув портсигар.
- У меня свои.
- Да что с тобой?
- Скажите, как вы понимаете слово "журналист"? - спросил Таранец.
- Мне надо разогреть кофе и поджарить гренки. Пойдем, там и поговорим.
Они прошли на кухню. Гриша стоял в дверях, смотрел, как Романов орудует у плиты.
- Итак, тебя интересует, что такое журналист? Журналист - это человек, чутко реагирующий на все события. Если образно - это совесть своего народа. Журналистами были Маркс и Энгельс. Ленин считал себя журналистом.
- Амфитеатров и князь Мещерский тоже были журналистами, могу назвать еще мерзавцев, готовых за сенсационную строчку сжечь родную мать на костре!
Романов оставался внешне спокойным. Высыпал кофе из кофемолки в кофейник и спросил:
- Скажи, друг, существует на свете благодарность или она сейчас не в чести?
- О какой благодарности речь? - глухо спросил Григорий.
- Послушай, ведь я из тебя человека сделал.
- Вы все перечеркнули вот этой статьей. Вы не могли сделать из меня человека, потому что вы подонок и заплечных дел мастер. И я пришел, чтобы сказать вам это!
- А ну-ка убирайся вон отсюда, щенок, - рявкнул Романов. Лицо его налилось кровью. - Убирайся или... Я сейчас милицию вызову.
- Я уйду, - сказал Григорий. - Я уйду. Но прежде... Считайте это пощечиной.
Он сделал шаг вперед и замахнулся свернутыми в трубку газетами. Романов отпрянул, зацепился о дорожку, пошатнулся. Стараясь удержаться, ухватился за висевший на стене шкафчик. Тот оборвался. Загремела посуда. Тяжелая мясорубка свалилась на голову. Романов глухо вскрикнул и упал. От виска через весь лоб медленно поползла темная струйка крови.
Таранец посмотрел на Романова, на разбитую посуду, на плиту. Там, на сковородке, горело масло, комната затянулась дымом. Гриша выключил газ, перешагнул через Романова, пошел к телефону, вызвал "скорую помощь", потом позвонил в милицию. Трубку снял знакомый милиционер, Иван Череда, который недавно приехал из-под Винницы. Узнав Таранца, обрадовался.
- А мы тут тильки твои вирши читалы, - сказал он, и в голосе его послышалась гордость оттого, что он знаком с автором. - Гарни вирши.
- А статью Вербовского вы читали?
- Читалы, - вздохнул Череда. - Такэ лихо!
- Это Романов написал. И я звоню к вам сейчас из его квартиры. Он лежит у себя в кухне с пробитой головой. Так что приезжайте. - Гриша назвал адрес. - "Скорую помощь" я уже вызвал.
42
Волошина пригласила Багрия к себе.
- Я всегда к вам хорошо относилась, Андрей Григорьевич, - произнесла она негромко.
- А я никогда и не сомневался в ваших добрых чувствах, Людмила Владиславовна, - сказал Багрий.
- Но после того, что произошло, - продолжала она, - после того, как Галина Тарасовна позволила...
Она надеялась, по-видимому, что Багрий подскажет ей нужное слово. Но тот не собирался идти ей навстречу. Больше того, он с иронией спросил:
- Что же она себе позволила?
- Убить свою мать.
- И вы хотите сказать, что я как заведующий отделением несу ответственность за то, что произошло?
- Я понимаю, Андрей Григорьевич, вам нелегко, и все же мне кажется, что такая ситуация обязывает вас... - Она опять сделала паузу, подбирая нужные слова.
Багрий и на этот раз не попытался помочь ей. Он сидел и спокойно смотрел, как на ее щеках то вспыхивали, то гасли розовые пятна. "Ей нелегко дается этот разговор, - думал он. - И надо бы мне пожалеть ее, а я сижу вот и молчу. Она думает, что я рад ее замешательству... А что, я и в самом деле рад. Потому что в данную минуту она мне далеко не друг. Скорее недруг. А когда недруг попадает в затруднительное положение, надо радоваться..."
- Вы хотите, чтобы я подал заявление?
Она кивнула.
- Мы бы вам устроили торжественные проводы, Андрей Григорьевич.
- Самое подходящее время для торжественных проводов. Самое подходящее время.
- Да нет же, мы подождем, пока улягутся страсти. А после этого мы зачислили бы вас консультантом. Я договорилась уже с заведующим здравотделом.