- Да пойми, нет ему смысла, если он же меня рекомендовал. Никакого смысла нет.
- А он безо всякого смысла турнет. Мешаешь ты ему на этом свете. Сварка эта новая - твоя идея. Ты начал. Ты до конца довел. Тебе честь и слава. Понимаешь, тебе, а не ему. На твоих плечах он к славе добрался, и теперь ты - лишний. Как свидетель обвинения. Умный человек всегда старается от свидетелей обвинения избавиться. А он - умный хохол.
- Спасибо, что хоть это за ним признаешь.
- Что хохол?
- Нет, что умный.
- Так оно, брат, чем враг умнее, тем хуже.
- Ты хоть другим не болтай всего, что сейчас нагородил, - сказал Матвей. - При чем тут Бунчужный? К Ленинской премии представлял институт. Им там надо было отметить своих - тех, что и кандидатские, и докторские сделали на нашем материале. А чтоб лишних разговоров не было, прицепили и Бунчужного. Могли и другого пришвартовать. Меня, например. Или начальника цеха, в котором этот метод внедрялся впервые. А то и бригадира лучшей бригады этого цеха. Не знаешь ты разве, как у нас это иногда делается?
Бунчужный вернулся на свое место. Сидел, курил, глядел на Матвея Семеновича. "До чего же он похож на своего брата. И надо же, чтобы я сначала с тем схлестнулся, теперь с этим".
Романов неторопливо прочитал письмо. Еще раз. Так же неторопливо сложил, затолкал в боковой карман своего легкого, ладно пригнанного по фигуре пиджака и только после этого спросил таким тоном, словно это не министр, а он, Бунчужный, подписал приказ о слиянии заводов:
- А меня куда?
- Оставайся на прежнем месте, - сказал Бунчужный. - Не хочется мне, чтобы такой ответственный участок попал в руки другого. Пока освоится, пока...
- Вот именно - участок, - не дал ему закончить Романов. - Доработался Матвей Семенович до начальника участка. Можно и с повышением поздравить.
Эта язвительная реплика заставила Бунчужного нахмуриться.
- Дело не в названии, Матвей Семенович. Ты знаешь: дело не в названии. Впрочем, если не хочешь - лаборатория электросварки у нас, сам знаешь, одна из лучших в Союзе. Сейчас начинаем освоение гравитационной электросварки по нашему, русскому, методу. А впереди - лазер... С тобой мы все это провернем куда быстрее.
- Провернем, - язвительно усмехнулся Романов. - Я проверну, а ты за это вторую Звезду получишь.
- Да очнись ты, Матвей Семенович. Ведь не я раздаю ордена и присваиваю звания лауреатов. Если бы от меня зависело...
- Мне бы первому присвоил? Знаю эту побасенку.
- Как хочешь, - уже сухо произнес Бунчужный.
Романов не заметил ни этого отчужденного тона, ни подчеркнуто сухой интонации. Ему важно было узнать от Бунчужного все, чтобы не наломать дров сгоряча, не накуролесить. Он взял себя в руки, потянулся за сигаретой, закурил. Помолчал.
- Ну а если я, скажем, не соглашусь и на прежнем месте остаться, и к тебе в лабораторию идти! Кто я теперь для вас? Разжалованный директор. Не понимаешь, как мне обидно?
- Не понимаю, - резко ответил Бунчужный. - Но министр понял. Есть у него для тебя место - в Прибалтике. Директором судостроительного. А только я не советую. - И, отвечая на недоуменно-вопросительный взгляд Романова, продолжал: - Не потянешь.
- Какого же черта ты рекомендовал меня директором "Тороса"? Какого черта, спрашиваю?! - взорвался Романов.
- Маху дал. Не учел, что ты с людьми работать не можешь.
- У тебя учился.
- Не тому учился. Ты ведь с людьми - вот как.
Бунчужный показал крепко стиснутый кулак.
- И этому у тебя учился, - упрямо повторил Романов.
- Конечно, иногда нужно и так, - согласился Бунчужный, разжав и опять крепко стиснув кулак. - Завод не детский садик. Тут иногда нужно как на фронте - не мои слова: Скибу цитирую. Я вот сегодня лучшего сварщика выгнал за то, что вчера выпил больше нормы. Думаешь, он работать не мог?.. Мог. Думаешь, у нас электросварщиков - бери не хочу?.. Нет, не хватает. А выставил я его, чтобы другим неповадно было. Себе в убыток выставил. Конечно, иногда нужно и так. А вообще-то к людям надо с душой. А ты ко всем с одной меркой. - Он сделал паузу и продолжал своим ровным, чуть приглушенным голосом: - Ты сейчас огорошен. Давай подождем два-три дня, потом поговорим.
Романов коротким движением большой руки воткнул в пепельницу недокуренную и до половины сигарету, крутнул так, что она лопнула, стряхнул приставшие к пальцам крошки табака и спросил:
- Завод когда сдавать?
- Сегодня.
- А повременить, пока я в Москву слетаю?
- Я тянуть не люблю. Это у меня с фронта - приказ есть приказ. И потом, с министром можешь и тут поговорить. Во вторник обещал быть, если ничего не помешает.
- Так, может быть, с передачей до его приезда и подождем?
- Тянуть не буду.
- Торопишься, значит. Боишься, чтобы там не переиграли.
Бунчужный почувствовал, как у него холодеют губы и по затылку забегали мурашки. "Довел-таки, сукин сын!" - подумал он не столько со злостью на Романова, сколько на самого себя.
- Все. Разговор окончен. Через час комиссию пришлю.
Романов несколько секунд смотрел на Бунчужного, потом резко поднялся, быстрым шагом направился к выходу. Сильным ударом носка толкнул дверь, вышел, громко хлопнул ею.
Бунчужный досадливо поморщился. Посмотрел на часы. Половина десятого. Удалось ли связаться с больницей?
Он потянулся к трубке, но телефон в это время зазвонил.
- Багрий на проводе, Тарас Игнатьевич, - доложила секретарь.
Бунчужный поздоровался, спросил:
- Как там Валентина моя?
- Сегодня немного лучше.
- Галина говорила. Не нравится она мне.
- Кто? - спросил Багрий, понизив голос.
- Галина. Я сегодня встретил ее. Утром. Не понравилась.
- Устала она очень. Больше ничего.
- Может, отправить ее на два-три дня в Заозерное, к бабушке? Поговорите с ней, Андрей Григорьевич. У меня ничего не выйдет.
- Вы полагаете, у меня выйдет?
- Попытайтесь, пожалуйста. Я в четыре буду.
Он положил трубку, несколько секунд сидел задумавшись, потом снова позвонил секретарю. Спросил как обычно:
- Что у нас там?
- Сейчас вам кофе принесут и чего-нибудь поесть.
- Не надо. Закончу прием, приду в буфет. Что у нас там?
- Было трое. По поводу жилья. Я их к Ширину отправила... Волошина пришла. Две минуты просит.
"Волошина - и две минуты", - усмехнулся Бунчужный, а вслух сказал:
- Давайте ее сюда.
Волошина вошла и направилась к столу своей на редкость легкой походкой. Лицо ее было затуманено не то печалью, не то заботой и в то же время освещалось теплой, приветливой улыбкой.
"Она очень пластична, - подумал Бунчужный. - Не только внешне пластична, но и внутренне".
Людмила Владиславовна до того, как стала главным врачом девятой больницы, несколько лет возглавляла заводскую поликлинику здесь, на судостроительном. Она была красива той особой красотой, какой обычно расцветают ладно скроенные женщины в тридцать четыре, тридцать пять лет. Умела держаться с подкупающей простотой и достоинством, что всегда вызывает чувство уважения и симпатию. Начальники цехов охотно выполняли все ее просьбы, нередко расходуя для ремонта поликлиники остродефицитные, предназначенные для отделки кораблей материалы.
Тарас Игнатьевич знал, что она еще студенткой вышла замуж за какого-то доцента, что у нее дочь от этого брака, что вскоре вышла замуж вторично, за Ширина, у которого за год до этого умерла жена. Узнав о свадьбе, Лордкипанидзе не удержался:
- Как?.. В одной упряжке Костя Ширин и эта трепетная лань?..
- Кто лань? - спросил Бунчужный. - Ты бы поостерегался, Лорд. Если она узнает, как ты ее обозвал...
Тарас Игнатьевич посмотрел на ее тонко очерченное лицо, чуть покатые, очень женственные плечи и подумал, что Константин Иннокентьевич не ровня ей и что брак у них, наверно, не из счастливых, но вот живут же. Спокойно, тихо. Иногда их можно было встретить в театре, на пикнике. Всегда вместе. Всегда какие-то умиротворенные, спокойные, очень дружески расположенные. Видимо, сумел же подобрать ключ к ее сердцу Константин Иннокентьевич?