— Вот! — Гитлер повернулся на каблуках к выстроившимся за его спиной полукругом первым лицам рейха. Выбросил руку вперед, вытянув указательный палец. — Миф! Сколько раз я говорил вам об этом. Миф! Сталин заперся в своей конуре, никого не пускает и не выпускает и, пользуясь этим, создает мифы о своей непобедимости. Армия Сталина — это армия Чингисхана, которая хочет взять своим числом. Орда диких кочевников и не более того.
Фюрер сделал паузу, которую никто не посмел прервать. Потом продолжил.
— Армия Сталина обезглавлена. Восемьдесят процентов командных кадров уничтожено. Она ослаблена как никогда. Техника и вооружение отстают от мировых стандартов. Русские плохо одеты и обуты.
Потом Гитлер засмеялся своим резким, дребезжащим смехом, показывая, что сейчас он пошутит.
— Нужно воевать со Сталиным, пока кадры не выросли вновь, пока они не научились воевать, пока они не научились делать хорошие танки. Так что готовьтесь открывать фронт на Востоке!
Фюрер, не переставая смеяться, перешел к следующему столу…
Сейчас, вспоминая дневное посещение выставки Канариса, Вальтеру Шелленбергу подумалось, что Гитлер и сам не сможет сказать, шутил он или нет о возможности скорой войны со Сталиным. Вальтер подошел к круглому вращающемуся столику с множеством телефонов и микрофонов на нем, легким касанием пальца придал вращение столешнице, набранной из разных пород дерева. Адмирал Канарис сегодня отличился перед фюрером. И, надо быть справедливым, похвалу Гитлера он получил заслуженно. Из обыкновенного отчета о том, чем и должно заниматься его ведомство, он сумел устроить представление и поразить вождя. Создалось впечатление, что только адмирал Канарис использует финскую кампанию Сталина на пользу рейха, остальные же нисколько не пытаются извлечь выгоды из благоприятствующих обстоятельств.
Вальтер честно себе признался — его честолюбие задето. Конечно, в его ведении сейчас находится контрразведка и в сферу ее интересов финская кампания Сталина вроде бы входить не должна. Но… Он по природе своей разведчик, и чужие успехи на поприще разведдеятельности не могут не вызывать в нем ревнивой зависти. Тем более когда успехи эти проистекают всего лишь из умелой подачи заурядных разведданных.
Шелленберг подошел к окну, забранному бронированным стеклом. Вид оконного стекла портили бросающиеся в глаза инородные вкрапления, маленькие проволочные квадратики. Это были отростки электросистемы, которую, покидая кабинет, Шелленберг включал на ночь. И она наряду с селеновыми фотоэлементами не позволяла никому войти в помещение, не подняв по тревоге всю охрану здания.
Необходимо утереть нос Канарису. Показать, что финскую кампанию Сталина можно использовать для себя, то есть на благо рейха, с еще большей выгодой. Сочинить что-то головокружительное. Канарис крышки ворует, а мы… Что мы можем сделать?
Так. Надо отрешиться от штампов и шаблонов, перебраться на ту сторону скучной расчетливости, идти от невозможного, оттолкнуться от того, что на первый взгляд выглядит сумасшедшим… Думай, Вальтер, думай…
Шелленберг почувствовал, как на горизонте показался гребешок волны вдохновения. И в его воображении из ничего, из пустяков и смутных обрывочных мыслей стали выкристаллизовываться первые мозаичные камни, из которых предстояло сложить полотно. Полотно, которое придется буднично окрестить планом операции. Он уже знал, что придумает такую операцию, перед которой все адмиральские выставки покажутся грязью на ботинках. Обязательно придумает. И он, Шелленберг, утрет нос Канарису…