Зорька вышла неудачная. Синие краски восхода уже перешли в розовые, потом в блекло-желтые, а косачей все не было.
В девятом часу, потеряв надежду на удачу, охотники решили побродить по лесу.
Но не везет — так не везет! И в лесу — то же. Тетерева не подпускали близко, а стрелять не в меру было жаль — распугаешь дичь.
Тогда Груздь вспомнил: неподалеку есть славное озерцо, похожее на широкую подкову. В прошлом году там была пропасть кряквы, шилохвости, чирков.
Семен Петрович охотно согласился пойти на это озеро.
И верно — там была дичь. Только они вышли на песчаную поляну перед озером, как Курчатов увидел стаю бекасов. Птицы сидели на чистой воде, за осокой.
Семен Петрович быстро пошел вперед, а Груздь поспешил за ним.
Они приблизились почти на выстрел, когда бекасы снялись с воды. Оба охотника, замерев, вскинули ружья.
И тут случилась беда. Груздь ударил из правого ствола по стае, бросился вперед и наткнулся… на мертвого товарища. Курчатов лежал лицом вниз, и из его затылка текла кровь. Сначала Груздь оторопел настолько, что не смог сделать ни одного движения. Потом, убедившись, что Курчатов мертв, сломя голову побежал на станцию.
Крестов испытующе посмотрел на замолчавшего счетовода. Тот, перехватив этот взгляд, устало кивнул головой:
— Это все. Больше мне нечего сказать.
Полковник позвонил прокурору и коротко сообщил о случившемся.
Пока ждали следователя прокуратуры, Смолин отнес ружье Кичиге и оттуда позвонил в артель, где работал Груздь.
Захватив краткое заключение эксперта и ружье, капитан вернулся в кабинет Крестова.
Здесь его уже ждал Гайда, медлительный и недоверчивый человек, молчаливый, как все некрасивые люди.
Может быть, именно в силу этого недостатка Гайда не знал другой радости, кроме работы. Он испытывал чувство, похожее на ревность, если другому следователю удавалось быстро и точно провести дело, и чрезвычайно болезненно переживал свои редкие неудачи.
Старше Смолина и годами, и опытом, Гайда поражал капитана внешней клочковатостью своих суждений и гипотез. Они вместе провели несколько дел. Смолину сначала показалось, что судьба не дала этому человеку не только внешней, но и внутренней красоты.
И очень удивился, когда в первом же совместном деле Гайда очень медленно, но совершенно точно вышел на след преступника. Смолин решил было что это — случайная удача, но вот прошло второе дело, третье, пятое, и везде результат был один: успех.
И только тогда Смолин переменил мнение об этом странном и любопытном человеке. Вероятно, отрывочность и несуразность его суждений была чисто внешней и объяснялась чертами характера. Как всякий неговорливый человек, Гайда из десятка мыслей, прочно сцепленных одна с другой и развивающих одна другую, высказывал то вторую, то десятую. Это впечатление усиливалось еще и тем, что Гайда, выдвинув какое-то предположение, молча браковал его и тут же высказывал совершенно противоположное.
Он всегда был задумчив, всегда решал какие-то задачи, и, вероятно, оттого глаза Гайды постоянно светились огнем вдохновения.
В машине оба следователя молчали, но Смолин отчетливо видел, что Михаил Иванович уже начал свою работу, что он цепко приглядывается к счетоводу, пытаясь этим осмотром ответить себе на какие-то вопросы.
На полустанке Гайда пригласил понятых, и перегруженная «Победа» медленно направилась к озеру.
Следователи осмотрели покойного, его ружье, обошли песчаный берег.
Груздь сказал, что ему не по себе и попросил разрешения посидеть у берега.
Около часа ходили следователи по следовым дорожкам Груздя и Курчатова. Оба охотника, — это было видно по отпечаткам, — действительно вышли к озеру из леса и прямо направились к воде.
Разглядывая на ходу оттиски подошв, Гайда и Смолин внезапно остановились и взглянули друг на друга.
— Следы в цепочку. И те, и те, — пробормотал Михаил Иванович, доставая портсигар.
Смолин кивнул головой:
— Неладно что-то.
Следователи направились дальше. Вскоре они снова остановились возле покойного.
Гайда долго молча курил, мельком оглядывал сидящего неподалеку счетовода. Черные глаза следователя были широко открыты, и казалось, что Михаил Иванович чем-то удивлен и раздосадован.
Наконец он докурил папиросу, потушил ее, положил в спичечный коробок и повернулся к Смолину:
— Мнение есть? Какое?
— Видимо, убийство.
— Сам вижу. Случайное? Умышленное убийство, полагаете?
— Вероятно, с умыслом.
Помолчав еще несколько секунд и решив что-то про себя, Гайда тихо тронул капитана за локоть.