Хуан Веласкес де Леон придержал кобылу.
- Не лучше ли так, Сервантес? - спокойно сказал де Леон, - голова моя, хвост - твой?..
- Я согласен! - закричал шут. Он подбежал к крупу кобылы и, прежде чем де Леон успел снова пустить ее вперед, ловко вскочил сзади в седло. Шаровары, как зеленый турецкий флаг, мелькнули в воздухе.
- Моя кобыла! - весело закричал шут.
Но Хуан Веласкес де Леон, не оборачиваясь, сделал незаметное движение рукой, чуть потянул за поводья, и кобыла, взбрыкнув задними ногами, завертелась на месте. Шут полетел на песок.
Солдаты кругом хохотали. Смеялись и капитаны.
- Не удержался на своей половине, Сервантес? - так же спокойно спросил Хуан Веласкес де Леон.
Шут не отвечал. Он лежал, уткнувшись лицом в песок.
Лопе Санчес подбежал к нему, помог подняться. Шут встал.
Все ждали: сейчас он начнет грозиться, кричать, но шут молчал, стоял бледный. Из носу у него текла кровь.
- Ушиблись, ваша милость? - сочувственно спросил Лопе Санчес, заглядывая шуту в лицо.
Он отшатнулся: такая злоба и боль были у шута в глазах. Шут смотрел вслед Веласкесу де Леону, ускакавшему далеко.
«Этот не простит! - подумал Лопе, отходя. - О, этот отомстит, когда сумеет…»
Солнце поднялось уже высоко, воздух раскалился. Зной на открытом песчаном берегу был невыносим. Кортес приказал строить шалаши для защиты от солнца.
Нарубили сучьев, натаскали веток из чахлого леска, росшего по соседству. Солдаты отесывали концы толстых сучьев, втыкали их поглубже в песок. Сверху перекидывали мелкие ветви. Так строили свои шалаши индейцы на Кубе, - солдатам не раз приходилось видеть их работу.
У купца Хуана Седеньо был слуга Хатир - немой негр огромного роста. Хатир по приказу купца натаскал ковров из кормовой башни и устроил хозяину шатер из ковров, тенистый и удобный. Даже на чужом берегу купец устроился лучше, чем другие.
Кое-как укрылись в шалашах от жары.
Настал час обеда; кашевары разнесли похлебку. Была пятница страстной недели; ели сухари и сушеную рыбу. Пресную воду пришлось взять из судовых запасов,- нигде не было видно ни ручья, ни колодца.
Пленница Марина обедала, сидя на земле в шалаше Альварадо. Солдаты посмеивались, осторожно заглядывая под навес.
Четыре дня бился с новой пленницей старший Альварадо. Он учил ее прислуживать, как полагается пажу.
Дело подвигалось туго. В утро первого дня Альварадо показал Марине, как надо подавать полотенце и воду для умывания. Марина швырнула полотенце на пол, а воду выплеснула за борт. Она пошла бродить по палубе каравеллы, улыбалась чайкам, облакам, голубизне воды. Она показывала на огромные, раскрытые под нею крылья парусов.
- Что это? спрашивала Марина на своем языке.
- Это парус, брамсель, - объясняли матросы. Марина кивала головой, точно понимала
За обедом Альварадо велел Марине встать у него за креслом и наливать ему вино. Принесли кушанья. Марина облокотилась на спинку кресла и смотрела на все с оживленным вниманием. Она попросила себе вина. К концу обеда Марина уже сидела за столом против Педро, как равная, и Педро сам наливал ей вино в кубок.
Так и сейчас. Марина сидела на земле, на охапке свежей травы, и грызла сухари, запивая их вином. Педро Альварадо стоял рядом и подливал ей вина. Оба смеялись. Педро дивился повадкам своей пленницы: она держалась, как знатная сеньорита.
Педро учил ее испанскому языку. «Каравелла»! - говорил он, указывая на ближайшую каравеллу.
- Катлавелла!.. - повторяла Марина своим птичьим голосом и смеялась.
Как все люди из страны Мехико, она не умела произносить звук «р». Вместо «р» она говорила «тл».
- Катлавелла!..
- «Барабан»! - говорил Педро, указывая на барабан.
- «Патлапан»!
- Сеньор! - говорил Педро, указывая на себя.
- Сеньотл! .- повторяла Марина, улыбаясь. - Сеньотл!
Какой-то птичий звук, похожий на «тхтл», переливался у ней в горле. Нет, «р» она никак не могла произнести.
Когда солнце приблизилось к закату и спала дневная жара, Кортес снова велел вывести коней.
- Музыка! - скомандовал он.
Музыкант Ортис выскочил вперед, в черной арагонской повязке до самых бровей, в коротких панталонах и свободной куртке, перехваченной ярко-красным поясом. Ортис поднес к губам трубу.
- Тра-та-ра-та-а!.. - Под музыку кони шли резво и вольно.
Кортес выскочил вперед на своем темно-гнедом великолепном жеребце. Остальные капитаны, вскочив на своих коней, двинулись за ним.
Солдаты, столпившись, глядели на капитанов. Темно-гнедой конь так и играл под Кортесом. Хороша была также вороная кобыла де Леона, - она слушалась легкого движения руки.