Он воспользовался свободным временем, чтобы немного помечтать о будущем. Отправной точкой его мечтаний была знаменитая веревка, которую Мак дал ему, выдав ее за веревку повешенного.
- Очевидно, - говорил себе бывший трактирщик, ставший военным, именно веревке повешенного мы обязаны всеми этими чудесами. Ведь другие, то есть те, у кого нет и кусочка такой веревки, уже сто раз бы погибли за последние сутки... Во-первых, в Шатле, уж если виселица была сколочена, палач никогда без дела не остается, а тут он ушел ни с чем... Потом я, при своей хилости, без этой веревки никогда не смог бы взвалить капитана на плечи и протащить его мимо двадцати часовых. А эти болваны еще и кланялись мне, как будто я был сам господин де Гито собственной персоной... А в конце концов мы оказались здесь... во дворце... во дворце феи доньи Манчи... Значит так: если бы донья Манча не любила капитана, она бы не помогла нам его спасти и не захотела бы выдать его за своего двоюродного брата... Это все веревка повешенного помогла! Веревка дорогая действует!
Но тут одна неожиданно пришедшая ему в голову мысль испортила радость Сидуана.
- Все так, - сказал он себе, - а ведь барышня Сара Лоредан, о которой я совсем забыл, похоже, втюрилась в моего капитана... Тут за этим делом надо проследить, потому что между доньей Манчей, знатной дамой, и Сарой Лоредан, маленькой горожаночкой, и выбирать-то нечего...
Но, сказав себе все это, Сидуан сунул левую руку в карман и наткнулся на знаменитую веревку.
- Ну и дурак же я! - сказал он. - Ведь веревка-то здесь и не даст нам наделать глупостей!
И на его толстых, как у монаха, губах расцвела блаженная улыбка.
- Ну, - продолжал Сидуан, - подумаем немного. Капитан становится знатным сеньором, это ясно. Донья Манча его обожает, это тоже ясно. Он богат, любим, он будет маршалом Франции... и это все веревка... Ну а со мной-то что будет? Со мной, черт возьми! Ведь у меня тоже есть кусок этой веревки, которая приносит счастье, и мой путь, значит, будет похож на путь моего господина: я буду капитаном, буду богат... а почему бы и нет?
Но, пока он произносил этот монолог, ему в голову пришла неожиданно еще одна мысль:
- Ну и ну! - сказал он. - Я и самом деле остатки мозгов потерял. Не радоваться я должен, а плакать - правда одним глазом, а другим - смеяться. Ведь прошлой ночью моего дядю Жоба убили бандиты!
И с этими словами Сидуан вытер одну щеку, хотя не пролил еще ни одной слезы. Потом улыбнулся и добавил:
- У дяди-то кроме меня других наследников нет!
Но тут размышления Сидуана были внезапно прерваны. В павильон вошла донья Манча. Она подошла к кровати, отдернула полог и убедилась, что капитан все еще спит.
- Сударыня, - спросил ее Сидуан, возвращаясь к своей первой мысли, вы действительно думаете, что капитан проспит еще два-три часа?
- Не знаю, - ответила донья Манча.
Сидуан почесал за ухом.
- Ох, надеюсь, что он еще немного поспит, - неожиданно сказал он.
- Вот как? - воскликнула донья Манча. - Какая это муха тебя укусила, дружочек? Только что ты жаловался, что он слишком долго спит...
- Да я просто забыл...
- О чем?
- Что мне еще нужно отлучиться по одному маленькому дельцу. О, сударыня, вы так добры к капитану. что я надеялся на...
- На то, что и твои дела меня тоже интересуют, ведь так? - с улыбкой спросила донья Манча.
- Именно так, сударыня.
- Так что же с тобой случилось, мой мальчик? Счастье или несчастье?
- И то, и другое.
- То есть как?
- Дядюшка у меня помер! - и Сидуан всхлипнул.
Потом улыбнулся и добавил:
- А я - его наследник... а сбереженьица у него, у дядюшки Жоба, были!
- Его звали Жоб? - переспросила донья Манча.
- Да, сударыня.
- Он был слугой Самюэля Лоредана?
- Точно так, сударыня.
- И он был твоим дядей?
- Да, родным братом моей покойной матушки; у нас в краю это называется двоюродный дядюшка.
- И он умер?
- Да, сударыня; его убили бандиты Ригобера как раз, когда он направлялся в Пре-Сен-Жерве из-за вашей серьги. Вы же понимаете, что раз я - наследник, то нужно пойти к нотариусу... к прокурору.
- И потому ты хотел уйти?
- Да, сударыня.
- Хорошо, - сказала донья Манча, - помоги мне перенести капитана в его комнату, и можешь идти.
- Как, вы его не оставите здесь?
- Конечно, нет.
Донья Манча подошла к двери, которую она оставила приотворенной, и поднесла к губам серебряный свисток. Услышав его, из особняка вышли два высоких лакея, в камзолах, расшитых галуном и позументом. Они несли что-то вроде носилок. Сидуан повиновался.
Капитан по-прежнему спал, как Спящая Красавица. Его бы не разбудили, и пушки Ля Рошели, которые вызывали такую жестокую бессонницу у господина кардинала. Мака перенесли в роскошную комнату на втором этаже особняка.
По знаку доньи Манчи Сидуан уложил Мака на кровать с белым, расшитым золотом пологом, по четырем углам которой в торшерах горели ароматические свечи.
- Это все веревка! - прошептал Сидуан.
И ушел по своим делам.
Оставшись одна, донья Манча нежно взглянула на Мака, который начал понемногу просыпаться.
- Теперь все готово, - сказала она, - и я могу уйти.
И она на цыпочках вышла.
А капитан Мак, в своем летаргическом сне, завладевшим им после того, как он выпил щербет доньи Манчи, видел удивительные сны. Во сне продолжалась реальная жизнь, и события разворачивались так:
... Мак проснулся в кабинете господина де Гито через несколько минут после того, как там уснул.
Светало; залы были пусты, бал давно окончился, и гости разъехались. Шатле вообще-то был не очень веселым местом; и после бала мрачное здание снова превратилось в государственную тюрьму.
Мак подошел к одному из окон, выходившему во внутренний двор. Посередине двора возвышалась виселица. На эшафоте стояли два человека. На первом была черная мантия и квадратная шапочка. Это и был секретарь суда, который должен был зачитать осужденному приговор.
Второй был одет в красный кафтан; посередине спины на его одеянии была изображена желтая лестница. Это был сеньор города Парижа - то есть палач.
А вокруг эшафота стояло множество солдат, слуг, тюремщиков и двенадцать нотаблей из горожан, назначенных присутствовать при казни, а также чиновник королевского суда и три гвардейца кардинала.