Мастерская художника представляет собой забавное зрелище, когда ради приема гостей хозяин развешивает по четырем стенам сокровища, привезенные из четырех частей света. Вы думаете, что вошли в жилище артиста, но оказываетесь посреди музея, какой сделал бы честь не одному французскому префектурному центру. Эти доспехи, представляющие средневековую Европу, относятся к различным царствованиям и формой своей выдают время изготовления. Вот этот панцирь с вороненым нагрудником, с острым блестящим ребром и выгравированным распятием, у подножия которого изображена Пресвятая Дева за молитвой и сделана надпись: «Mater Dei, ora pro nobis»[8], был выкован во Франции и поднесен королю Людовику XI, и тот велел повесить его на стене своего старого замка в Плесси-ле-Тур. А вон другой панцирь — его грудь колесом еще хранит следы ударов палицы, от которых он защитил своего хозяина, он погнут на турнирах императора Максимилиана и пришел к нам из Германии. Еще один, с рельефным изображением подвигов Геракла, несомненно вышел из флорентийских мастерских Бенвенуто Челлини, а может быть, его носил король Франциск I. Канадский томагавк и нож для снятия скальпа приплыли из Америки: одним разбивали французские головы, другим сдирали кожу с надушенными волосами. Вот индийские стрелы и крис: наконечники первых и лезвие второго губительны, потому что отравлены соком яванских трав. Эта изогнутая сабля закалена в Дамаске. Вот ятаган, на лезвии которого столько зарубок, сколько голов он снес, был вырван из рук умирающего бедуина. Наконец, вот это длинное ружье с серебряным прикладом и серебряными ложевыми кольцами привезено из Казбы — возможно, Изабе, выменявшим его у Юсуфа на набросок алжирского рейда или рисунок с изображением форта Императора.
Теперь, когда мы один за другим рассмотрели эти трофеи, за каждым из которых стоит целый мир, окиньте взглядом столы: на них разбросаны в беспорядке тысячи разнообразных предметов, и кажется, что они сами изумлены тем, что их собрали вместе. Здесь японский фарфор, египетские статуэтки, испанские ножи, турецкие кинжалы, итальянские стилеты, алжирские туфли без задников, черкесские ермолки, истуканы с берегов Ганга, альпийский хрусталь. Смотрите: вам хватит этого на целый день.
У вас под ногами лежат тигровые, львиные и леопардовые шкуры, добытые в Азии и Африке; над головой — распростертые, будто наделенные жизнью крылья: морская чайка, застывшая в миг, когда волна изгибается и падает, а она пролетает под ее сводом, словно под аркой; баклан, что, завидев на поверхности воды рыбу, складывает крылья и камнем обрушивается на нее; кайра, ныряющая, когда охотник направляет на нее ружье, и вновь показывающаяся вне пределов досягаемости; наконец, зимородок, этот альцион древних, чье оперение сверкает самыми яркими оттенками аквамарина и ляпис-лазури.
Во время вечернего приема у художника особенного внимания любителя заслуживает коллекция разнородных трубок, уже набитых и ожидающих, словно Прометеев человек, что для них похитят небесный огонь. Знайте: не существует ничего более своенравного и прихотливого, чем характер курильщика. Один предпочитает простую глиняную трубку, которую наши старые ворчуны метко прозвали носогрейкой: ее скромно набивают ординарным табаком французской государственной монополии, так называемым капральским. Другой может поднести к своим изнеженным губам лишь янтарный мундштук арабской трубки с длинным чубуком, которую заполняет черный алжирский или зеленый тунисский табак. Этот, важный, будто куперовский вождь, размеренно попыхивает трубкой мира с мэрилендским табаком; руку другого, более чувственного, чем набоб, обвила, словно змея, гибкая трубка индийского кальяна, допускающая латакийский пар к его устам лишь охлажденным и благоухающим розами и росным ладаном. Есть и такие, что привычно предпочитают пенковую трубку немецкого студента и крепкую бельгийскую сигару из мелко нарубленных листьев воспетому Ламартином турецкому наргиле и табаку Синая (его репутация поднимается и падает в зависимости от того, где он собран — на горе или на равнине). Наконец, прочие — оригинальности ради или из прихоти — вывихивают себе шею, поддерживая гургури негров в вертикальном положении, пока услужливый друг, забравшись на стул, пытается посредством горящих углей и дыхания слабой груди сначала высушить, а потом зажечь глинистую траву Мадагаскара.