Чтобы адмирал не подумал, что это только отзыв восторженного отца о своем сыне, я показал ему школьные отметки. Он рассеянно взглянул на них и сказал:
— Прекрасно, прекрасно…
— Кроме того, Петя много читает. Книги он поглощает в невероятном количестве. Вы только взгляните на его книжную полку. Тут найдете и по естественным наукам, и по истории, и классическую литературу. Он любит, чтобы хорошие книги были у него на полке. Я разорился с ним на этом деле.
Адмирал приободрился. По-видимому, его тревожные думы на время оторвались от революции. Он стал внимательно относиться к моим словам.
— Ваш сын производит приятное впечатление. Живой и развитой мальчик. Для родителей — это большая радость.
— У него, ваше превосходительство, дедушка по матери выдающийся человек. Как видно, внук в него пошел. Да он и похож на него. Дедушка должен гордиться таким внуком.
— Кто же у него дедушка?
— Важный пост занимает и получает большое жалованье. Но внучатами своими он совсем не интересуется. Хоть пришел бы и посмотрел на своих отпрысков.
Адмирал решил посочувствовать мне:
— Судя по вашим словам, этот дедушка имеет черствое сердце.
Я возразил:
— Может быть, сам по себе не такой уж он плохой человек, но получается нехорошо. А почему? Вся жизнь у нас так перекручена, что некоторые потеряли всякое понятие о настоящей чести. Вот что скверно.
Валя хлопотала около стола: подала хлеб, ревельские кильки, колбасу, сыр, вареные яйца и поставила бутылку рома.
— Я думаю, что вы сначала закусите, а потом уже будете пить чай, — сказала она и пошла на кухню.
Я направился за нею и попросил ее, чтобы она вместе с девочкой пошла на время к знакомым. Она так и поступила.
Вернувшись к столу, я откупорил бутылку и стал разливать по рюмкам ром.
— Давно приобрел эту благодать и все берег для какого-нибудь торжественного дня. Этот день наступил. Для вас, ваше превосходительство, может быть, он и не приемлем. Но я встречаю революцию как самый величайший праздник.
— Нет, зачем же. Я тоже не против революции, ибо самодержавие завело нашу родину в тупик. Но я никак не предполагал, что изменение государственного строя выльется в такие формы.
Адмирал осушил большую рюмку и похвалил качество рома.
— Не стесняйтесь, ваше превосходительство, закусывайте. Чем богаты, тем и рады.
— Спасибо. Я начинаю понимать, что попал в надежные руки.
— Насчет надежности рук вы не ошиблись.
Мы выпивали и закусывали, как два давних приятеля. Говорили о чем угодно, но только не о революции.
После ухода жены двери в коридор оставались незапертыми. Вдруг показался в них боцман Кудинов. Обращаясь ко мне, он сказал:
— Разрешите, товарищ начальник, войти.
— Войдите.
Кудинов шагнул вперед, вытянулся по-военному и отрапортовал мне:
— Ваше распоряжение, товарищ начальник, мы выполнили в точности.
— Хорошо. Иди в ревком и передай товарищам, что я скоро буду там.
— Есть! — сухо отрезал Кудинов и, покосившись на адмирала, вышел из комнаты.
Адмирал с иронией заметил:
— У вас тоже дисциплина.
— Без этого нельзя выполнить ни одного дела.
Впервые в присутствии адмирала нижний чин посмел обратиться за разрешением не к нему, а ко мне, бывшему вестовому. Сдержанный адмирал больше ничего не сказал. Но я представлял себе, какой горечью это отозвалось в его душе.
Наконец я решил приступить к тому, что больше всего волновало меня:
— Ваше превосходительство, я хочу поговорить с вами об одном деле. Только давайте условимся: будем при этом откровенны, как и подобает мужественным и честным людям.
— Откровенность — это самая благородная черта в людях. Пожалуйста, я вас слушаю, — сказал адмирал и, ожидая что-то необыкновенное, весь напрягся.
— У вас жила горничной одна особа — Настасья Алексеевна Кашинцева. Помните?
— У меня их много жило. Разве всех упомнишь.
Я вытащил из кармана бережно сложенную бумажку и развернул ее.
— Это было давно, ваше превосходительство. Вы тогда были молоды и находились в чине капитана второго ранга. В этой вот бумажке вы дали Настасье Алексеевне чрезвычайно лестную рекомендацию. По вашим словам, ваша горничная отличалась исключительной честностью и трудолюбием. Взгляните — это вы писали?
Железнов внимательно посмотрел на строки, написанные его рукой. Чернила на бумаге успели полинять. Он что-то вспомнил, вдруг заволновался и тихо промолвил:
— Да, это моя рука. А дальше что?
— Ничего особенного. Кашинцева — моя родственница. Это была действительно самая добросовестная женщина, каких редко можно встретить.
— Была, а теперь?
Адмирал пытливо посмотрел мне в лицо. Я выдержал его взгляд и не сразу ответил:
— В прошлом году с нею случилось несчастье: в Петербурге на нее налетел автомобиль. На второй день она умерла. Я похоронил ее на столичном кладбище.
— Печально, — едва слышно промолвил адмирал и уныло облокотился на стол.
— Через Настасью Алексеевну я знаю всю вашу жизнь. Ваша жена родом из аристократической среды. Хотя родители ее давно прогорели, но это не мешало ей держаться гордо и всеми повелевать. Она родила вам сына и дочь. Ваши дети получили прекрасное воспитание. Мне известно, что вы человек небогатый, живете только на одно жалованье, но для них вы не скупились: нанимали гувернеров и гувернанток. Ваша дочь вышла замуж за профессора. А сын, капитан второго ранга, служил до переворота старшим офицером на крейсере. Не так ли?
— Верно, — согласился адмирал нехотя, как будто речь шла о чем-то ему неприятном. — Но я не понимаю, к чему ведете вы этот разговор?
— Сейчас поймете. Ваш сын при перевороте на судне убил из револьвера матроса и ранил двоих. Конечно, его тоже не пощадили. Известно ли это вам?
Адмирал поморщился, отвернулся в сторону и сквозь зубы процедил:
— Нет, об этом я впервые слышу.
Нетрудно было заметить, что мое сообщение не произвело на него особого впечатления. Даже обладая сильным характером, он, как отец, узнавший о потере сына, должен был воспринять эту страшную новость как-то иначе. Значит, то, что говорила о его детях моя покойная теща, было верно — они только официально считались его детьми. И сам он в этом, по-видимому, не сомневался.
Я продолжал:
— Простите, ваше превосходительство, что я огорчил вас мрачной новостью. Но она здесь между прочим. Главное заключается в другом.
— После того, как я узнал о трагической гибели своего сына, есть еще что-то главное?
— Да, да, ваше превосходительство. И это главное может превратиться в вашу радость. Все зависит от того, как вы воспринимаете жизнь. Мы с вами условились быть откровенными. Забудьте на время, что вы адмирал, а я — бывший вестовой. Оба мы взрослые люди и поэтому не будем дрейфить перед правдой, хотя бы она была самой жестокой и острой.
Адмирал повернулся ко мне, тревожно поднял брови, словно в ожидании удара.
— А теперь разрешите сказать вам одной русской пословицей: ваши дети вышли ни в мать, ни в отца, а в прохожего молодца. Они не вашей крови. Настоящие их отцы где-то гуляют и, как говорится, в ус себе не дуют. Всю заботу о воспитании своих детей они предоставили вам, а сами иногда, вероятно, посмеивались и посмеиваются над вашей простотой. Об этом вы знаете лучше меня. Но признать открыто этот факт вам будет очень тяжело.
По самолюбию мужчины был нанесен удар с такой силой, что тонкие губы адмирала задергались, на лбу вздулись вены. Задыхаясь, он сидел на стуле неподвижно, словно пригвожденный к нему, и сверлил меня черными глазами. Вероятно, я показался ему самым наглым человеком, позволяющим вторгаться в его частную жизнь… Если бы в этот момент вернули ему прежнюю власть, то он без всякой жалости раздавил бы меня, как мокрицу. Казалось, прошло несколько минут, прежде чем я услышал в тишине комнаты хриплый голос: