К койке подошел врач.
— Лежите спокойно.
— Скажите, что со мной? — упрашивал Яков Михайлович.
— Вы ранены и находитесь в больнице.
— Где?
— В Чистополе…
Долго он не мог вспомнить, что с ним случилось. Лишь постепенно в памяти восстанавливалась картина боя у Сокольих гор. Артиллерийский огонь… Пароход горит… Воспоминания обрывались на моменте, когда красноармейцы выскакивали на берег…
Куда же девались члены команды? Почему он один? Как хотелось, чтобы кто-нибудь из родных или знакомых был около него.
О самом страшном несчастье, которое на него обрушилось, Яков Михайлович узнал через несколько дней, когда стали менять повязку на глазах. Сестра осторожно сняла бинт. Но вокруг стояла непроницаемая тьма…
Еще не веря себе, он потрогал руками глазницы и застонал от нестерпимой боли.
— Скажите, что с моими глазами?
— Их нет. Вытекли, — услышал он страшный ответ.
В бессилье заскрипел зубами. Забыл о боли, обо всем на свете. Мозг сверлила одна-единственная мысль — о вечной слепоте.
Как дальше жить? Вся его радость заключалась в том, чтобы водить по рекам караваны судов, продолжать дело отца, деда, прадеда, всех Пирожковых. А теперь… Какой же из него, незрячего, судоводитель?..
Но нет! Нельзя сгибаться перед несчастьем. В фронтовой обстановке следовало всего ожидать. Тяжело лишиться глаз — это верно. Но ведь он живет, он знает, за что боролся, и он еще поборется!
Родные больных, которые лежали в одной палате с Пирожковым, передавали, что делается на белом свете. На четырнадцатый день пребывания в больнице Яков Михайлович с радостью узнал: белогвардейцы в панике бежали из Чистополя. Бежали по всем дорогам, не оглядываясь.
Вверх по Каме поднималась Волжская красная военная флотилия. Ее вел Николай Григорьевич Маркин, бывший балтийский моряк, организатор и комиссар флотилии.
«Правду говорил Федоров, что с Волги красная флотилия ударит на белых и будет освобождать Каму», — вспомнил Яков Михайлович разговор со своим другом.
Белогвардейские полчища не выдерживали натиска советских моряков, которые действовали в тесном взаимодействии с частями Красной Армии. В течение нескольких дней были освобождены Елабуга, Тихие Горы, Набережные Челны.
А потом в больницу пришла горькая весть о гибели Маркина в бою под Пьяным Бором. Принесли эту весть раненые моряки, которые до эвакуации в госпиталь были помещены в больницу.
Пьяный Бор являлся для противника ключом к реке Белой, по которой можно было поддерживать связь с Уфой, где находилось «правительство» эсеровской «учредилки». Командование белых поставило перед своей флотилией задачу любой ценой задержаться у Пьяного Бора. Здесь враг сосредоточил также сухопутные части, артиллерию. Когда красная флотилия подошла к Пьяному Бору, Маркин на пароходе «Ваня-коммунист» отправился обследовать плес и установить силы противника. Но белогвардейцы заметили советский флагманский корабль. Замаскированные на берегу орудия открыли по нему огонь. «Ваня-коммунист» загорелся. Затем из-за острова появились шесть вражеских военных кораблей. Они создали такую плотную огневую завесу, что суда красной флотилии не могли пробиться к «Ване-коммунисту». Горящий флагман один мужественно отбивался от врага.
До самой последней минуты Маркин руководил на корабле боем. Когда был убит комендор, он занял его место у орудия. Но силы были слишком неравны. Вокруг бушевало пламя. Каждую секунду на «Ване-коммунисте» могли взорваться боеприпасы. Маркин отдал экипажу приказ оставить судно.
Один из матросов, отплывая от корабля, спросил:
— А ты, комиссар, почему не уходишь?
Маркин только молча посмотрел на него. Через несколько минут раздался оглушительный взрыв, и корабля вместе с комиссаром не стало.
— Такой человек! Такой человек! — не переставал восхищаться Пирожков, слушая рассказы раненых с «Вани-коммуниста» о храбрости комиссара Маркина.
Яков Михайлович ни перед кем в больнице не открывался — кто он и откуда, выдавал себя за матроса с буксирного парохода, а перед моряками не выдержал — рассказал им о «Товарище» и о сражении возле Сокольих гор.
— Выходит, что и ты, папаша, вроде военной моряк? — спросили его.
— Военный или гражданский — не в этом дело, — ответил Пирожков, — только и мы, камские бурлаки, постоять за Советскую власть умеем.
Разговоры теперь были для Пирожкова спасительным средством. Во время их не так сильно ощущалась тягость слепоты. Целыми днями он слушал, о чем между собой разговаривали больные.