Чем ближе подходила шлюпка к фрегату, тем больше, казалось, эта фигура приковывала к себе взгляд графа. То была скульптура не только необычная по форме, но и замечательная по исполнению: легко было заметить, что не ремесленник, а большой художник извлек ее из куска дуба, где она дремала в течение веков. Моряк, со своей стороны, с профессиональным удовлетворением наблюдал, как внимание сухопутного офицера все более сосредоточивается на корабле. Наконец, заметив, что граф совершенно поглощен созерцанием фигуры, о которой мы сейчас говорили, он (похоже, с некоторым беспокойством) решил дождаться, пока тот выскажет свое мнение. Но граф безмолствовал, хотя они подошли к кораблю достаточно близко, чтобы видна была вся красота скульптуры, и моряк решил первым прервать молчание, в свою очередь обратившись с вопросом к спутнику.
— Ну, граф, — сказал он, скрывая под притворной веселостью нетерпение, с которым ожидал ответа, — что вы скажете об этом шедевре?
— Скажу, — отвечал Эмманюель, — что по сравнению с подобными украшениями, какие мне случалось видеть, это действительно шедевр.
— Да, — небрежно заметил лейтенант, — это последнее произведение Гийома Кусту; он умер, не доделав его, и оно закончено учеником его, Дюпре. Это очень достойный мастер; умирая с голоду, он работает с деревом за неимением мрамора и вытесывает носовые части кораблей, в то время как должен был бы ваять статуи. Посмотрите, — сказал моряк, повернув руль так, что шлюпка не подошла прямо к кораблю, а проплыла под бушпритом, — у нее на шее ожерелье из настоящих кораллов, а в ушах серьги из настоящего жемчуга. Что касается ее глаз, то в каждом ее зрачке сверкают алмазы, которые стоят по сто гиней с изображением короля Вильгельма, так что капитан, сумевший захватить этот фрегат, кроме чести, приобретет еще и прекрасный подарок для своей невесты.
— Лейтенант, а не глупо ли украшать свой корабль словно живое существо, — спросил Эмманюель, — и тратить большие деньги на ценности, которые могут пропасть в первом сражении или при первой буре?
— Что делать! — с непередаваемой грустью ответил молодой лейтенант. — У нас, моряков, нет другой семьи, кроме судовой команды, другой родины, кроме океана, другого зрелища, кроме бури, другого развлечения, кроме сражения, а хочется ведь и нам к чему-нибудь привязаться. У нас нет настоящей возлюбленной — кто захочет полюбить нас, птиц с вечно расправленными крыльями? Вот мы и создаем себе любовь воображаемую: один вспоминает какой-нибудь прохладный и тенистый островок, и всякий раз, когда этот островок возникает из воды как корзина цветов, сердце моряка радуется подобно птице, вновь завидевшей свое гнездо; у другого есть меж звезд любимая звезда, и в прекрасные длинные ночи на Атлантике, когда он идет под экватором, ему кажется, будто эта звезда приближается к нему, радостно и приветливо светит ему одному. А чаще всего моряки любят свой фрегат, как обыкновенные люди любят сына или дочь; страдают, когда ветер ломает какую-нибудь из его частей, когда ядро наносит ему рану; а если в бурю или во время битвы корабль поражен в сердце и обречен на гибель, моряк подает вам, жителям суши, священный пример верности: вместе с предметом своей любви идет на дно моря. Капитан Поль принадлежит к этим чудакам, только и всего; он отдал своему фрегату украшения, которые могли бы служить прекрасным свадебным подарком его невесте. A-а! Кажется, там зашевелились!
— Эй, на шлюпке, что вам надо?
— Мы хотим попасть на корабль, — прокричал Эмманюель. — Бросьте нам канат, швартов — все что угодно, лишь бы за это можно было уцепиться!
— Причальте к правому борту, там трап.
Гребцы последовали этому указанию, и через несколько мгновений молодые люди были уже у трапа, ведущего на палубу. Вахтенный офицер встретил их здесь с предупредительностью, показавшейся Эмманюелю добрым знаком.
— Сударь, — сказал лейтенант, обращаясь к вахтенному офицеру, одетому в такой же мундир, как у него, и, по-видимому, носившему то же звание, — знакомьтесь, мой друг, граф… Кстати, я забыл спросить, как вас зовут…