- Конечно, - ответил я, не понимая, к чему клонится этот разговор.
- Он чувствует себя лучше, зная, что все в порядке, - продолжал он. Теперь, если со мною случится что-нибудь, я надеюсь, что вы позаботитесь о моих вещах. Их очень мало в каюте, но сколько бы их ни было, я хотел бы, чтобы они были проданы, и деньги разделены поровну между матросами. Я хочу, чтобы хронометр вы сохранили у себя, как маленькое воспоминание о нашем путешествии. Конечно, все это только предосторожность, но я думал, что мне представился благоприятный случай поговорить с вами об этом. Полагаю, что могу положиться на вас, если будет нужно?
- Вполне, - ответил я, - но раз вы заговорили об этом, то и со мною может быть то же...
- С вами, с вами! - прервал он меня. - Вам ничто не угрожает. Черт возьми, что такое может случиться с вами? Ну, я вовсе не хотел быть грубым, но мне неприятно слышать, как молодой малый, который только что начал жизнь, размышляет о смерти. Ступайте на палубу и подышите свежим воздухом, вместо того, чтобы говорить вздор в каюте и поощрять меня к тому же самому.
Чем больше я думаю об этом нашем разговоре, тем меньше он мне нравится. Зачем бы человеку устраивать свои дела в то самое время, когда мы, кажется, избавились от всякой опасности? В его помешательстве должна быть какая-то последовательность. Может ли быть, что он имеет в виду самоубийство? Я припоминаю, что однажды он говорил с глубоким чувством о гнусности преступления самоистребления. Однако же, я буду присматривать за ним, и хотя я не могу нарушить его уединение в каюте, но, по крайней мере, поставлю себе обязанностью оставаться на палубе все время, пока он будет находиться на ней.
Мистер Мильн смеется над моими страхами и говорит: "Это только чудачества капитана". Он сам очень розово смотрит на положение вещей. По его мнению, мы выйдем изо льда послезавтра днем, через два дня после этого минуем Жан-Мейен и увидим Шотландию через недельку с небольшим. Я надеюсь, что он не слишком оптимистически смотрит на положение дел. Его мнение может быть прекрасным противовесом мрачным предостережениям капитана, так как он старый и опытный моряк и хорошо взвешивает свои слова, прежде чем говорить...
19-го сентября. Давно надвигавшаяся катастрофа разразилась, наконец. Я почти не знаю, что писать о ней. Капитан ушел. Может быть, он опять вернется к нам невредимым, но я боюсь... боюсь. Теперь семь часов утра. Я провел всю ночь, обходя громадную льдину, лежавшую впереди нас, с отрядом матросов, в надежде найти какой-нибудь след капитана, но напрасно. Я попытаюсь рассказать, при каких обстоятельствах произошло его исчезновение. Если когда-нибудь кто-нибудь будет читать нижеследующие строки, я надеюсь, что он будет помнить, что я пишу не по догадке и не по слухам, что я, здоровый и образованный человек, точно описываю то, что произошло перед моими собственными глазами. Выводы принадлежат мне самому, но за факты я отвечаю.
Капитан оставался в прекрасном настроении духа после разговора, о котором я рассказывал. Он казался, однако же, нервным и нетерпеливым, часто меняя место с теми бесцельными, холерическими телодвижениями, которые так характерны для него по временам. В течение четверти часа он выходил на палубу семь раз только для того, чтобы поспешно сделать несколько шагов по палубе и опять спуститься вниз. Я следовал за ним каждый раз, так как в выражении его лица было что-то, что укрепляло мою решимость не выпускать его из вида. Он, казалось, заметил впечатление, которое производили на меня его движения, так как старался чрезмерною веселостью, шумным смехом при самой незначительной шутке рассеять мои опасения.
После ужина он еще раз вышел на корму, и я с ним. Ночь была темна и тиха, если не считать меланхолических завываний ветра между снастями. Густое облако поднялось с северо-запада и извилистые щупальца, высланные им впереди себя, нанесло ветром на поверхность луны, которая только по временам светила через расщелину в облаке. Капитан быстро ходил взад и вперед, и потом, видя, что я все еще следую за ним по пятам, обернулся ко мне и намекнул, что он думает, что мне было бы лучше внизу; само собою разумеется, это замечание только усилило мою решимость оставаться на палубе.
Я думаю, что после этого он забыл о моем присутствии, так как стоял молча, наклонившись над бортом и смотря через большую снежную пустыню, часть которой была в тени в то время, как другая часть мистически сияла в лунном свете. Много раз я видел по его движениям, что он смотрит на свои часы; раз он пробормотал короткую фразу, из которой мне удалось разобрать только одно слово "скоро". Признаюсь, я чувствовал, как боязнь овладевает мною в то время, как я, смотря на его высокую, неясно вырисовывавшуюся в темноте фигуру, заметил, как сильно он похож на человека, пришедшего на свидание. На свидание с кем? Какое-то смутное предчувствие истины начало шевелиться в моем сознании, когда я пытался соединить одни известные мне факты с другими, но я был совершенно неприготовлен к тому, что затем последовало.
По внезапной напряженности в его позе я почувствовал, что он увидел что-то. Я подкрался к нему сзади. Он смотрел пристальным вопросительным взглядом на что-то, казавшееся облаком тумана, быстро несущимся в одну линию с кораблем. Это было тусклое, облачное тело, лишенное формы, иногда более, иногда менее видимое, смотря по тому, как падал на него свет. В этот момент блеск луны померк под балдахином тончайшего облака.
- Иду, милая, иду! - вскрикнул капитан голосом, полным невыразимой нежности и сострадания, словно успокаивая любимое существо и даруя ему милость приятную и ему самому.
То, что последовало затем, произошло в одно мгновение. Я не имел возможности вмешаться. Капитан вскочил на верхушку бульварков, другим прыжком он очутился на льду почти у ног бледной, туманной фигуры. Он протянул руки, как бы для того, чтобы обнять ее, и бежал в темноте с распростертыми руками и словами любви на устах. Я все еще стоял, оцепенелый и недвижимый, напряженно глядя вслед его удаляющейся фигуре, пока его голос не замер в отдалении. Я думал, что не увижу его больше, но в этот момент луна ярко засияла из-за облаков и осветила громадное ледяное поле. Тогда я увидел его темную фигуру уже на очень большом расстоянии, бегущую с необыкновенной быстротой через ледяную равнину. Это был последний раз, когда мы мельком видели его, может быть, последний раз в нашей жизни. Сейчас же сформировали отряд, чтобы искать его, и я присоединился к нему, но люди не чувствовали расположения к этому делу и ничего не нашли. Другой отряд был отправлен на поиски через несколько часов. Я почти не верю, что не грежу или не нахожусь под влиянием какого-то странного кошмара, в то время, как пишу эти слова.
7 часов 30 минут вечера. Только что вернулся, разбитый и страшно утомленный, с неудачного поиска капитана. Льдина громадная; мы прошли, по крайней мере, двадцать миль по ее поверхности и не заметили никаких признаков ее окончания. Недавно был такой сильный мороз, что промерзший снег стал тверд, как гранит, иначе мы нашли бы какие-нибудь следы, которые указали бы нам дорогу. Команда сильно желает, чтобы мы снялись с якоря, обогнули льдину и направились к югу, так как лед раскрылся в течение ночи, и море видно на горизонте. Люди доказывают, что капитан, наверное, умер и что мы понапрасну рискуем жизнью, оставаясь здесь в то время, как нам представляется случай к спасению. Мистер Мильн и я лишь с большим трудом убедили их подождать до завтрашней ночи, и были вынуждены обещать, что мы ни в коем случае не будем откладывать нашего отправления дальше этого срока. Итак, мы думаем заснуть на несколько часов и потом отправиться в последний раз на поиски.
20-го сентября, вечером. Я пересек лед сегодня утром с отрядом людей, исследуя южную часть льдины, в то время как мистер Мильн ушел в северном направлении. Мы прошла десять или двенадцать миль, не встретив признака живого существа, кроме единственной птицы, которая летела высоко над нашими головами и которую по ее полету я принял за сокола. Южная оконечность острова суживается к концу в длинную узкую косу, которая выдается в море. Когда мы пришли к основанию этого мыса, люди остановились, но я просил их продолжать поиски до крайней оконечности мыса, чтобы у нас было нравственное удовлетворение, что мы не пренебрегли ни одним шансом разыскать капитана. Едва мы прошли сто ярдов, как Макдональд из Питерхэда закричал, что он увидел что-то впереди нас, и бросился бежать. Мы все увидели то, о чем он говорил, и также побежали. Сперва это было только неопределенное темное пятно на белизне льда, но по мере того, как мы бежали вперед, оно приняло форму человека - и человека, которого мы искали. Он лежал лицом вниз на ледяной отмели. Много мелких кристаллов льда и снежных пушинок, осыпавших его, пока он лежал, блестели на его темной морской куртке. Когда мы подошли, случайный порыв ветра увлек эти маленькие хлопья в своем водовороте, и они, рассеявшись в воздухе, частью спустились опять и частью, подхваченные еще раз струей воздуха, быстро погнались прочь в направлении к морю. В моих глазах это было просто снежным сугробом, но многие из моих товарищей утверждали, что нечто в форме женщины нагнулось над телом, поцеловало его и затем поспешно удалилось через ледяное поле. Я научился никогда не смеяться ни над чьим мнением, каким бы странным оно ни могло показаться. Несомненно то, что смерть капитана Николая Креджи не была мучительной, так как на его посиневших неподвижных чертах застыла ясная улыбка, а руки были все еще распростертыми, как будто сжимая в объятиях странного посетителя, который отозвал его в мрачный мир, лежащий за гробом.