Конан-Дойль Артур
Капитан 'Полярной Звезды'
Артур Конан Дойл
Капитан "Полярной Звезды"
Извлечение из замечательного дневника
Джона Мак Алистера Рэя, медицинского студента
Одиннадцатого сентября 81(40' сев. шир., 2( вост. долг. Все еще лежим в дрейфе среди громадных ледяных полей. То из этих полей, где мы стоим на якоре, простирается к северу и не меньше целого английского графства. Справа и слева к горизонту идут непрерывные снежные пространства. Сегодня утром штурман говорил, что по некоторым признакам можно предположить о существовании к югу от нас массы плавучего льда. Если этот лед окажется настолько толстым, чтобы сделать невозможным наше возвращение, мы окажемся в опасном положении, так как запасы пищи, как я слышал, уже не особенно велики. Уже позднее время года, и ночи начинают снова появляться. Сегодня утром я видел звезду, мерцавшую как раз над нашим судном, первую с начала мая. Заметно серьезное недовольство среди судовой команды: многие из матросов сильно желают вернуться домой, чтобы поспеть вовремя к началу ловли сельдей, когда труд хорошо оплачивается на шотландском берегу. До сих пор их недовольство выражалось только пасмурными лицами и мрачными взглядами, но я сегодня днем слышал от младшего штурмана, что они собираются послать депутацию к капитану, чтобы заявить ему о своем неудовольствии. Я очень беспокоюсь о том, как он это примет, так как это человек бешеного нрава и очень чувствителен ко всему похожему на посягательство на его права. Рискну после обеда поговорить с ним по этому поводу. Я всегда находил, что он спокойно выслушивает от меня то, чего не стерпел бы со стороны кого-нибудь другого из состава экипажа.
Остров Амстердам, у северо-западной оконечности Шпицбергена, виден со штирборта нашего судна - неровная линия вулканических скал, пересеченных белыми рубцами, изображающими собою ледники. Интересно, когда подумаешь, что в настоящую минуту, вероятно, нет человеческого существа, которое было бы ближе к нам, чем датские поселения на юге Гренландии - добрых миль девятьсот. Капитан берет на себя большую ответственность, рискуя своим судном при таких обстоятельствах. Ни одно китобойное судно никогда не оставалось до такого позднего времени в этих широтах.
Девять часов вечера. Я говорил с капитаном Креджи, и хотя результат был не совсем удовлетворителен, я должен сказать, что он выслушал то, что я имел сказать, очень спокойно и даже почтительно. Когда я кончил, на лице его появилось свойственное ему выражение железной решимости: в течение нескольких минут он быстро шагал взад и вперед по узкой каюте. Сперва я испугался, что серьезно оскорбил его, но мои предположения рассеялись, когда он опять сел на свое место и положил свою руку на мою с жестом, который граничил с лаской. В его диких, темных глазах было видно также выражение крайней нежности, что очень удивило меня.
- Слушайте, доктор, - сказал он мне, - я жалею, что я вообще взял вас с собой, право, жалею. И в эту минуту я отдал бы пятьдесят фунтов стерлингов, чтобы видеть вас стоящим невредимым на набережной Дэнди. Я иду на большой риск: к северу от нас есть рыба... Как вы смеете качать головой, сэр, когда я говорю вам, что я видел ее с мачты - вскричал он во внезапном порыве ярости, хотя мне казалось, что я не выказывал какого бы то ни было признака сомнения. Двадцать две рыбы в столько же минут, так же верно, как то, что я живу на свете, и ни одной меньше десяти футов1; теперь, доктор, думаете ли вы, что я могу покинуть это место, когда только одна дьявольская полоска льда лежит между мною и моим счастьем? Если бы случилось, что завтра ветер подул с севера, мы наполнили корабль и ушли прежде, чем мороз застал бы нас. Если же бы ветер подул с юга - ладно, я полагаю, что людям заплачено за то, что они рискуют жизнью; что же касается меня самого, то для меня это имеет мало значения, так как ничто не привязывает меня к этому свету. Однако же, признаюсь, что мне жаль вас. Я хотел бы иметь с собой старого Ангуса Тэта, так как это был человек, отсутствия которого никто бы не почувствовал, а вы - вы говорили мне однажды, что вы помолвлены, не так ли.
- Да, - ответил я, открывая крышку медальона с карточкой Флоры.
- Черт бы вас подрал! - завопил он, вскакивая со своего стула, причем даже борода у него ощетинилась от гнева. - Что мне за дело до вашего счастья? Что я буду с нею делать, что вы мне суете под нос ее карточку?!
Я думаю, что в своей безумной ярости он готов был даже ударить меня, однако, разразившись новым проклятьем, он распахнул дверь каюты и бросился на палубу, оставив меня сильно удивленным этой необыкновенной стремительностью. В первый раз я видел его таким - до сих пор он был всегда добр и вежлив со мной. Мне слышно, как он возбужденно ходит наверху взад и вперед, в то время, как я пишу эти строки. Мне хотелось бы дать понятие о характере этого человека, но, кажется, будет большой самонадеянностью попытаться сделать это на бумаге, когда в моей собственной голове представление о нем в высшей степени неопределенно и изменчиво. Много раз я думал, что держу в руках ключ, с помощью которого мне будет нетрудно понять его, но всякий раз это вело только к разочарованию, вследствие того, что он являлся мне в каком-нибудь новом освещении, которое опрокидывало все мои умозаключения. Может быть, ни один человеческий взор никогда не остановится на этих строках; несмотря на это, я попытаюсь оставить кое-какие воспоминания о капитане Николае Креджи, которые могут быть любопытны в психологическом отношении. Наружность человека вообще дает кое-какие указания на его душевный склад. Капитан высокого роста и хорошо сложен, со смуглым, красивым лицом и судорожными движениями, что, может быть, происходит от нервности или есть следствие избытка энергии. Его рот и очертания его физиономии мужественны и решительны, но глаза - отличительная черта его лица; они самого темно-карего цвета, блестящие и страстные, со странным выражением, больше всего напоминающим ужас. Вообще выражение беспечности преобладало в них над другими чувствами, но иногда, в особенности когда он задумывается, выражение страха разливается по его лицу и усиливается до того, что совершенно изменяется характер его физиономии. Именно в это время он больше всего подвержен бурным припадкам гнева и, кажется, знает это, так как я заметил, что он запирается у себя в каюте, чтобы никто не мог подойти к нему, пока не пройдет его дурное настроение. Он спит плохо, и я слышал, как он вскрикивает по ночам, но его каюта в некотором расстоянии от моей, и мне никогда не удавалось разобрать слова, которые он произносил.
Это одна сторона его характера и самая неприятная. Только благодаря моему тесному ежедневному общению с ним, я заметил это. При других обстоятельствах он приятный товарищ, начитанный и интересный, самый галантный моряк, который когда-либо ходил по палубе. Я не легко забуду, как он управлял кораблем, когда нас захватил шторм среди плавающих льдин в начале апреля; я никогда не видел его таким живым и даже веселым, как в эту ночь, когда он расхаживал взад и вперед по мостику среди завывания ветра и блеска молний. Он говорил мне, что мысль о смерти ему приятна, а скверная вещь, когда это говорит молодой человек; ему не может быть больше тридцати, хотя в его волосах и усах уже виднеется легкая седина. Должно быть, какое-нибудь большое горе постигло его и испортило ему всю жизнь. Может быть, я сделался бы таким же, если бы потерял мою Флору - бог знает! Я думаю, что если бы не она, я мало заботился бы о том, подует ли завтра ветер с севера или с юга. Вот я слышу, как он спускается в свою каюту и запирается в ней; это показывает, что он еще в нелюбезном настроении. Итак, спать, как сказал бы старик, так как свеча сгорела до основания (мы жжем свечи с тех пор, как вернулись ночи), а повар лег спать, так что нет надежды достать другую свечу.