Капитан сменил Жюли у штурвала и теперь вместе с Джеком любовался береговой линией, на которой выделялся силуэт Пенья-дель-Агилы.
— А ты уверен, — спросил Джек, глядя в окно, — что как только Белоснежка обнаружит, что мы его надули, он снова не бросится за нами в погоню?
— Белоснежка?
— Сам знаешь... Этот нацист-альбинос.
Алекс кивнул, хоть и знал, что его друг этого не видит.
— Правда, я надеюсь, — ответил он, — что к тому времени мы будем уже далеко.
— Он будет нас искать, я уверен.
На сей раз Алекс немного помедлил, прежде чем ответить.
— Море большое, — произнёс он наконец, равнодушно пожимая плечами. — Везде идёт война, и в море полно кораблей.
— Боюсь, он не из тех, кто так легко отступает, — проворчал повар, повернувшись к нему.
Райли искоса посмотрел на Джека.
— Ты не согласен с моим решением? — спросил он.
— Вовсе нет, — поспешил заверить Джек. — Полностью согласен. Будь я на твоём месте, я поступил бы так же.
— Так в чем же дело?
— Видишь ли... Дело в том, что я знаю, по какой причине я бы это сделал. Но не знаю, почему это сделал ты.
— Почему? По той же причине, что и ты.
— Ты что же, тоже хочешь добиться этой девушки? — подозрительно спросил Джек.
— Не глупи, Джек. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Я ненавижу проклятых нацистов и все, что с ними связано, — с этими словами он с такой силой сжал штурвал, что побелели пальцы. — Я ни за что не выдал бы ему этих двоих — уже просто потому, что он желает их захватить. Чем хуже будет нацистам, тем лучше всем остальным, не находишь?
— Враг моего врага, — заключил Джек, — мой друг.
— Не всегда, — ответил Алекс. — Но в этом случае я рад, что смог показать нацистам кукиш.
— Несмотря на то, что это обойдется в сто долларов, — улыбнулся Джек.
— Ну, это мы ещё посмотрим.
— Так оно и будет, — заявил Джек. — Ты лучше скажи: имя и адрес, которые ты назвал этому козлу из гестапо, они ведь фальшивые?
— Конечно нет! Они настоящие.
Джек возмущённо посмотрел на капитана.
— Зачем же ты это сделал? Когда они доберутся до этого бедняги, то замучают его до смерти!
Алекс горько улыбнулся.
— Ничего с ним не случится.
— Что ты хочешь этим сказать?
— А то, что как раз в эту минуту гауптштурмфюрер Юрген Хегель из гестапо отдаёт своим ищейкам приказ отправиться в штаб-квартиру Фаланги на Виа-Лаентана в Барселоне и арестовать ее лидера.
— Фаланга? — в ужасе воскликнул Джек, отступая на шаг назад. — Ты что, совсем с ума сошёл? Это же главная фашистская организация в Испании! Ты же восстановишь против себя кучу народа.
— Я знаю, — с полуулыбкой ответил Алекс. — Но они все равно ничего не смогут мне сделать.
На время долгого и спокойного перехода на юг, до самого мыса Гата, который им предстояло обогнуть, Райли передал штурвал в руки старшего помощника. Джеку приходилось особенно внимательно присматриваться к рыболовным судам, вышедшим на ночной промысел, и следить, чтобы их сети, раскинутые на сотни метров под водой, не зацепились за винты, остановив судно, а также за появлением немецких U-Boot, плавающих в нескольких метрах под водой и выставив наружу лишь перескоп, он оставлял за собой чуть заметный след серебристой пены — единственный признак присутствия субмарины, столкновение с которой грозило самыми неприятными последствиями. Как впрочем, и с английским торпедным катером, из тех, что из базы в Пеньоне патрулировали здешние воды, выслеживая эти подводные лодки. Катера ходили с потушенными сигнальными огнями, скользя, словно призраки, и играя в кошки-мышки со своими смертельными врагами.
Благодаря разыгравшемуся в Тирренском море шторму, «Пингаррон» всю ночь боролся с волнами и боковым ветром, но уже в шесть часов утра, раньше, чем небо на востоке окрасилось первым светом зари, Алекс различил во мгле мерцание огней маяка Альмины на оконечности полуострова Сеута — две яркие белые вспышки каждые десять секунд, возвещающие об опасной близости берега.
«Жаль, — подумал Алекс, — что в нашей жизни нет маяков. Чтобы предупреждали, например, о сомнительных сделках, окруженных опасными рифами, или о женщинах со скрытыми мелями, на которые можешь сесть и застрять на всю жизнь, как все несчастные корабли, выброшенные на затерянный безымянный берег — разбитые, ржавые, с обнажившимся шпангоутом, молча взывающие к небесам о милосердии».
Задолго до того, как пять лет тому назад он записался добровольцем в интернациональную бригаду, Алекс смирился с тем, что не понимал и, видимо, никогда не поймет знаков и путей, которыми многие следуют инстинктивно. Но для него они были таким же ребусом, как условные значки на карте. Вместо того, чтобы пробудить нечто исключительно возвышенное или свести с ума от радости, немногочисленные знакомства вызывали у него не более чем легкий интерес и капельку волнения. Он не жаждал, как все, создать семью, пополнить нулями банковский счет, добиться общественного признания. Алекс не собирался потихоньку дожить до старости, чувствуя, что жизнь прошла впустую.
Пусть даже он еще толком не знал, чего хочет добиться, но в глубине души его не покидало ощущение, что, пока он держит в руках штурвал, он на правильном пути.
Но где и когда закончится этот путь, сердце ему не подсказывало.
Детство Алекса, единственного сына излишне заботливой матери и вечно отсутствующего отца, было самым обычным, без особых взлетов и падений. Достигнув совершеннолетия, он решил пойти по стопам отца, сделав карьеру в торговом флоте. Потом, вспоминая годы учебы, он понял, что они были самыми счастливыми и беззаботными в его жизни.
Холод до сих пор пробирал его до костей, когда он вспоминал декабрьские ночи в заливе Мэн, проведенные на палубе в носовой части учебного судна. Тогда он пытался направить секстант на какую-нибудь треклятую звезду, в то время как судно раскачивалось и скакало в бушующем море, как необузданный, дикий жеребец, а брызги ледяной воды вымачивали его до нитки, заставляя дрожать от промозглого холода. И все равно он тосковал о тех годах. В то время все было просто и легко и сводилось к тому, чтобы напиться с друзьями до положения риз всякий раз, когда они заходили в порт, а потом снова вернуться в море и, рассчитав отклонение, снос и начальное местоположение, с помощью компаса и простой линейки провести прямую линию из пункта А в пункт Б. Проще некуда. Я здесь и хочу приплыть туда. Проще простого, как сказала бы его мать-испанка.
Но стоило ему сойти на берег, всё оказывалось не так просто.
Едва достигнув бурных двадцати лет, он как одержимый влюбился в Джудит Аткинсон, старшую дочь в почтенной семье местных торговцев. Это была чистая и невинная девушка с румяными щеками и светлыми волосами, взиравшая на него с таким восхищением, словно он сам Фрэнсис Дрейк, только что вернувшимся из кругосветного плавания. Разумеется, они заключили помолвку и год спустя скромно обвенчались в Старой Северной церкви, где поклялись друг другу в вечной любви в богатстве и в бедности, в болезни и здравии, и во всем остальном, в чем клянутся в подобных случаях, после чего священник объявил их мужем и женой перед лицом двухсот свидетелей.
Тем не менее, четыре года спустя, вернувшись из рейса в Гватемалу, откуда судно, где он служил боцманом, привезло груз бананов для «Юнайтед фрут компани», Алекс застал Джудит в постели с неким красавчиком — продавцом автомобилей из Арлингтона, успешно заменявшим ей мужа во все время его отсутствия. Не обращая внимания на ее крики, слезы и заверения в вечной верности, Алекс вышиб красавчику половину зубов, из-за чего он на долгое время лишился своей привлекательности.
Само собой, тот брак был срезан под корень, а вместе с ним оборвались и тонкие нити, связывавшие Алекса Райли с твердью земной. Разочарованный в людях, недоверчивый и злой на весь мир, несколько лет он вербовался на любое судно, лишь бы плавать. Он побывал и старпомом, и лоцманом, и штурманом, и простым матросом, желая быть подальше от земли и предательства. Он не связывался ни с кем, кроме бутылок выдержанного, крепкого бурбона и женщин легкого поведения, о которых можно забыть, едва судно снялось с якоря.