Вероятно, в первую очередь за это.
Казалось бы — кому это надо? Столько времени в море, дети рождаются, а отцы их впервые видят через несколько месяцев. Не война же, в конце концов. Так почему же в моряки идут?
А потому что море — это море!
Об этом как-то хорошо сказал командир.
В октябре шли на Север. Резкий порывистый ветер, волнение — семь баллов, мелкий злой дождь с налетами снега. Промозглая ветреная сырость, проникающая острым потоком в малейшую щель одежды. Постоянные капли на лице — мерзковатая погода. Стояли на крыле мостика.
— Смотри, Саша, ну что в этом хорошего? Вместо того чтобы с толстым журналом на диване сидеть или мирно посапывать, торчу здесь. Вроде уже не мальчик. Но не уйти от этого. Пробовал. Полтора года на берегу выдержал. Потом буквально бежал, на первое попавшееся место, только бы в море. Сейчас вот друзья на берег зовут: место хорошее, боевое. Но затоскую без воды, не смогу. На пенсию отправят — пойду на гражданские суда. Это уж как болезнь — на всю жизнь.
— Андрей Андреевич, а почему молодые в море рвутся?
— Причины две. — Он задумался, собираясь с мыслями, прикурил и продолжил: — Море, оно сильное, настоящее. Поэтому сильные люди к нему тянутся. Да и что греха таить — много оно морякам радостей дарит. После первого шторма человек преображается, что-то настоящее в нем появляется. Позже — эта жажда противоборства необходимостью становится. Остальное уже по законам профессионализма происходит. Это первая, на мой взгляд, причина. А вторая в том, что надо, чтобы кто-то в моря ходил, чтобы себя защитить могли, да и не только себя. — Он опять задумался, потом тряхнул головой и добавил: — Надо, и все тут!
Однако это так, мысли вслух и про себя, перед подходом к чужой земле. Земля — африканская, а время у нас — московское.
С рассветом увидели берег. Большая песчаная коса, зеркало воды и скользящие по зеркалу парусники образца тысяча семьсот «затертого» года. Редкая зелень и силуэты мечетей на фоне бледно-зеленых гор. Небольшой городок, элегантное здание портовой конторы; современные подъемные краны уныло опустили клювы без крюков.
Спустили катер, на нем ушел Володин и пять моряков — принимать концы.
Несмотря на мертвую зыбь, пришвартовались, как обычно, — четко и без суеты. В наступившей тишине донеслись звуки барабанов, крики, пение — народ или веселится, или молится.
С палубы, со стороны солнца, подводный мир просматривается как в аквариуме: большие, яркие, желто-фиолетовые рыбы, маленькие рыбки с блестящей, серой чешуей лениво плавают у самой поверхности, много мелких махрово-фиолетовых с желтыми хвостами и полосатых.
Некоторых мы узнаем и наперебой шумим:
— Вот это морские ласточки — из черного бархата, вот те — морские петухи — с вуалевыми хвостами, а это — зеленухи!
Но большинство пород нам не знакомо. Красиво — глаз не оторвать! Но, увы, уже зовут на берег, пришел представитель фирмы, у которой будем получать свежие овощи и мясо.
Схожу с трапа. Стройный негр в ослепительно белом костюме чуть принимает в сторону, чтобы офицер мог отдать честь флагу, — опытный.
Собираюсь поразить его английским, но он на приличном русском орет:
— Привет, коллега!
— Здравствуйте. А почему коллега?
— Учился в Советском Союзе.
Рядом стоит мальчишка с большим лотком — на нем образцы продуктов. Быстро договариваемся: качество провизии будем проверять у трапа. Что же касается количества, то при первых же цифрах у Махмуда заблестели глаза и вырвалось уважительное:
— О-о-о! Большому кораблю — большое плавание.
— Деньги нужны экипажу? Сколько?
Старательно записывает мои ответы на каком-то лепестке бумаги. Договорились, что через час представитель фирмы привезет валюту.
Мичман Буйлов к ритуалу первого в его жизни получения иностранных денег переоделся в тропические брюки неимоверной ширины. Они страшно неудобны уже после двадцати пяти градусов тепла. Поэтому все офицеры и сверхсрочники за деньги купили шорты, все, кроме Буйлова — не положено, значит, не положено.
В нашу канцелярию зашел старичок, открыл обшарпанный чемодан, выбросил на стол громаднейшую пачку денег, перевязанную заурядной веревкой. Мичмана Буйлова от такого вольного обращения с деньгами чуть столбняк не хватил. Старичок привольно устроился в кресле и с издевкой спросил на корявейшем английском.