На следующий день, утром, ветер так же неожиданно затих, как и начался. К стыду английских синоптиков, прогнозы погоды очень часто не оправдывались. Утром лоцманский катер доставил меня на борт моей родной, моей многострадальной, моей израненной «Калварии». На этом можно было бы поставить точку в этой истории, но хочется дополнить её некоторыми деталями — трагикомичными и даже грустными, рассказанными членами экипажа.
Матрос Николай Леонтьев: «Наш боцман Назаренко, как только вышли в открытое море, сразу начал стонать, что, мол, рейс закончился, ничего не заработаем, без якорей нам не разрешат работать на обменных операциях. Я сказал ему: «Ты не знаешь нашего капитана, он найдёт выход».
(И вправду, мы расходили с большим трудом лапы запасного якоря, не использовавшегося в течение 20 лет, из двух остатков якорь-цепей сделали одну на 10 смычек, а вскоре из Клайпеды с попутной оказией нам доставили ещё один якорь и цепь.)
Буфетчица Лайма Микулене: «Когда была объявлена тревога, я встретила в коридоре доктора (Генрикаса Парчаускаса). «Ты слышала, — сказал он, — наткнулись на скалу. Что будет, что будет?! Судно утонет, а в сейфе у капитана доллары. Ты же буфетчица, имеешь ключ, может, откроем?»
Лайма рассказывала это так смешно, что даже доктор смеялся. Все тревоги были позади, можно было шутить, вспоминая опасные минуты.
Третий штурман Владимир Поляков: «Никто из экипажа не был в панике, только второй штурман, когда приближались к скале, стал метаться по мостику: «Всё, конец, это конец, о боже!» Лицо его было бледным, он был как ненормальный».
Рассказ о втором штурмане (чью фамилию я специально опускаю) более чем удивил меня. Это был очень способный, грамотный судоводитель, отличавшийся аккуратностью и строгостью, как его отец, капитан Г. Каждый штурман, как офицер, в душе готовит себя к самым непредвиденным и опасным ситуациям в море, так же как каждый (или почти каждый) капитан готов покинуть погибающее судно последним или даже погибнуть вместе с ним. Но что-то, видимо, иногда надламывается внутри нас, и мы теряем контроль. Я ни на секунду не сомневаюсь в том, что второй штурман не был трусом. Он был со мной два рейса, и будь я на капитанском мостике сейчас — не задумываясь, взял бы его помощником.
После первого рейса, когда мы подходили к Клайпеде, он зашёл ко мне в каюту и попросил передать его отцу коробочку с иностранными монетами. «Почему ты не отдашь ему сам?» Штурман замялся и сказал, что его отец не хочет иметь контакт с ним и его братом и добавил: «Но у него скоро день рождения, и эти монеты — мой подарок».
На следующий день капитан Г. пришёл на судно. Он работал морским инспектором в службе мореплавания. После проверки судна (были только маленькие замечания) мы сидели с ним у меня в каюте. Я достал коробок с монетами: «Ваш сын просил передать это вам». Я начал нахваливать его сына, мол, хороший специалист, умница, молодец, одним словом. Лицо моего гостя было странным, иногда одна его щека чуть подёргивалась, как будто от зубной боли, он ни разу не посмотрел на меня, не проронил ни одного звука. А я, ожидая радостной реакции отца, продолжал петь дифирамбы его сыну.
«Пётр Демьянович, — обратился ко мне собеседник, — вы, видимо не знаете моей истории». Я, конечно, не знал о нём почти ничего. Мы работали в разных конторах. Он был капитаном плавбазы, потом — морским инспектором в Реффлоте, возможно, здоровье не позволяло ходить в море. Знаю, что, когда инспектор Г. проверял вахту на стоящих в порту судах, вахтенные штурмана дрожали: на каждом судне Г. находил непорядок, за что бедные штурмана получали взыскания. Капитан Г. всегда был подтянутым, аккуратно одетым в капитанскую униформу, стройным. С первого знакомства вызывал уважение. Но вот то, о чём он мне рассказал, потрясло меня до глубины души, мне даже стало страшно от того, что такое может быть в жизни.
«Я был известным капитаном. Два моих сына учились в мореходном училище на судоводительском отделении: «продолжение отцовских традиций» — как было модно говорить тогда. Московское телевидение сделало о нас фильм. Это было так красиво: знаменитый капитан с двумя сыновьями-курсантами, будущими капитанами. Жизнь была прекрасной. Но случилось несчастье: моя жена нашла себе ё. ря (любовника), какого-то военного, и стала жить с ним. Развод. Тяжёлые дни для меня. Но самое страшное — мои сыновья предали меня. Они сказали: «Мы будем жить с мамой», на что я ответил: «В таком случае вы мне больше не сыновья». И с тех пор (а сыновья уже сами отцы. — Прим. автора) я не хочу видеть их. Из них ничего хорошего не выйдет. Старший, он работает старпомом в Калининграде, алкоголик, туда ему и дорога. Он пропадёт, и скорей бы. А младший… Я надеюсь, что он тоже свихнётся. Буду только рад».