— Эй вы, мерзавцы, если вы даете мне свободу в надежде найти другой, более благоприятный случай, то, предупреждаю вас, вы ошиблись, так как я при первой возможности постараюсь отблагодарить вас как следует за ваше сегодняшнее угощение! — обратился он к цыганам.
— Ну, Кастильян, обопрись на мою руку и идем! До свидания, Зилла! — и с этими словами Сирано гордо прошел мимо цыган, мрачно уступавших ему дорогу.
— Не подвернись я вовремя, и ты бы сделал страшную глупость, Бен-Жоэль! — проговорил Ринальдо, иронически улыбаясь вслед удалявшемуся Сирано.
— Рано или поздно, а он мне поплатится жизнью, — мрачно пробормотал цыган.
— Хорошо, бери его себе, когда мы перестанем нуждаться в нем. Не бойся, теперь ему не увернуться от нас: я держу его, словно жука, привязанного за ножку, — проговорил самодовольно Ринальдо.
На этом разговор двух друзей кончился, и, подобрав раненых, цыгане удалились. Зилла, оставшись одна, задумчиво посмотрела на следы посещения Сирано, выражавшиеся в хаотическом беспорядке, царившем в комнате.
XVII
На следующий день после описанного происшествия к дверям довольно приличной гостиницы, где жил Сирано, подошел какой-то хромой старик. Постояв некоторое время в нерешительности перед дверями гостиницы, он наконец переступил порог общего зала, помещавшегося в нижнем этаже.
Одет он был в потертый черный камзол, слишком короткие брюки, стянутые ремнем с болтавшимся на нем дорожным письменным прибором, и серые грубые чулки, сползавшие на большие неуклюжие башмаки, лишенные тесемок, без завязок. Из-под маленькой засаленной шапочки, еле прикрывавшей макушку, выбивались длинные седые волосы.
Этот костюм и вся фигура иностранца производили жалкое впечатление. Весь сгорбившись под тяжестью маленького узелка на плечах, он то и дело задыхался и багровел от душившего его кашля, заставлявшего вздрагивать всю его худую болезненную фигуру.
Несмотря, однако, на то, что этот жалкий старик производил впечатление скорее нищего, чем постояльца, способного заплатить за свой угол, хозяин гостиницы, относившийся весьма сострадательно ко всем несчастным, подошел к нему и вежливо предложил свои услуги.
— Номерочек бы мне! — проговорил тот между двумя приступами кашля.
— А вам известно наше правило брать с постояльцев плату за неделю вперед? — спросил хозяин.
— А сколько это будет? Я ведь бедный человек и не могу транжирить свои гроши.
— Всего один пистоль. Вероятно, вы издалека?
— Да, я из Анжу и прибыл сюда попытать счастья в Париже.
— Вы, кажется, будете уличным писцом? Я сужу по вашему письменному прибору.
— Я — поэт! — с оттенком гордости проговорил старик. — Я намерен похлопотать о моей трагедии.
— Вот как? Как раз в настоящее время мой дом почтен присутствием знаменитого поэта, автора «Агриппины», господина Сирано де Бержерака!
— Я уже знаю об этом и потому-то предпочел вашу гостиницу, так как все мы любим греться в лучах солнца, и мне приятна будет эта близость. Так уж вы, если можно, отведите мне комнатку по соседству с ним! — с улыбкой проговорил старик.
— Если хотите, я могу вас представить господину Бержераку Это, что бы про него ни говорили, славный малый!
— Нет-нет, это затруднило бы меня в настоящее время. После, когда я окончательно отделаю свое произведение, я попрошу вас об этом одолжении.
— Как угодно! А относительно номера, я могу вам дать славненькую комнатку, помещающуюся как раз над номером господина Бержерака. Так что вы даже будете слышать, как он декламирует свои новые стихотворения: у него чрезвычайно громкий голос. Ну что, как вам нравится это?
— Чудесно! Восхитительно! — и, вскинув на плечи свой узел, старик, покашливая, поплелся за хозяином.
Войдя на первую площадку лестницы, последний остановился:
— Вот здесь живет господин Бержерак, — указал он на дверь.
— Здесь? — переспросил провинциал, благоговейно складывая руки.
— Да, но только идите и говорите потише, он болен, у него сильный жар, — и его секретарь предупреждал меня, чтобы здесь не шумели и не беспокоили больного.
— Мать Пресвятая Богородица, да что же случилось с этим бесподобным человеком?
— Кто-то пырнул его ножом в какой-то схватке, но это дело привычное для него, так как он одинаково часто работает пером и шпагой.
— О, да сохранит его Бог! — набожно проговорил старик.
— Не беспокойтесь, он вне опасности и дней через пять-шесть будет совершенно здоров.
— Да ниспадет благословение небес на его голову! — пробормотал старик, входя в свою комнату.
— Ну вот и ваш номер. Как проголодаетесь, сойдите вниз в столовую или велите служанке Варваре принести вам сюда обед.
— Благодарю вас, я не настолько богат, чтобы пользоваться чужими услугами, я и сам могу себе прислужить.
Хозяин немного поморщился, услышав эту новость, лишавшую его части заработка, и, пренебрежительно поклонившись, вышел из номера. Но лишь только он скрылся за дверями, как старик моментально преобразился. Глаза оживились, губы сложились в насмешливую улыбку, согнувшийся стан выпрямился, слабые колени перестали дрожать, ноги стали ровнее и даже страшный кашель не потрясал его слабой груди. Не будь этих седых волос, его смело можно было бы принять за молодого человека. Проводив насмешливым взглядом хозяина, он принялся быстро ходить по комнате, передвигая мебель, заглядывая в углы, осматривая стены; затем, вполне ознакомившись со своим помещением, развязал свой мешок и выбрал из него не книги, рукописи и бумаги, а… напильники, коловороты, рубанки и другие столярные принадлежности. Но только что незнакомец взялся за один из этих инструментов, как услышал тихий стук в дверь. Быстро побросав все вещи обратно в мешок и страшно закашлявшись, он направился к двери.
— Войдите! — крикнул он, задыхаясь.
— Извините, я забыл спросить ваше имя, — спросил хозяин, показываясь в дверях.
— Матурин Леско.
— Из Анжу?
— Да.
— Теперь вы, кажется, прибыли из Анжера?
— Да.
— А в Париж вы приехали ради собственного удовольствия и по своей воле?
— Да, ведь я же уже сказал вам. К чему эти расспросы?
— Извините, таково приказание господина судьи. В это бурное время он находит необходимым интересоваться всякой мелочью. Впрочем, не беспокойтесь, вас не будут больше утруждать расспросами. «Провались я на этом месте, если это не заговорщик какой-нибудь!» — пробормотал хозяин, скрываясь за дверью.
— О, черт бы тебя взял, старого болвана! Еще влезет сюда опять, когда я займусь работой! — с досадой проговорил провинциальный поэт, возвращаясь к своему мешку.
Вдруг снизу донесся какой-то вакхический романс. Это распевал Сюльпис. Очевидно, он был сильно не в духе, так как голос его звонко раздавался по всему дому.
Да, ему было на что сердиться: доктор объявил, что рана Бержерака, казавшаяся на первый взгляд пустячной, довольно серьезна и требует недельного, а то и двухнедельного лечения. И Кастильян приходил в негодование от одной мысли, что теперь, когда время так дорого, его господину приходится беспомощно сидеть взаперти.
Впрочем, несмотря на приказание врача, Бержерак не ложился в кровать, а сидел в большом мягком кресле, положив раненую ногу на скамеечку, заботливой рукой служанки Сусанны прикрытую мягкой подушкой. Перед ним лежал лист бумаги, и он досадливо грыз кончик пера, посматривая то на бумагу, то в сторону, как бы дожидаясь вдохновения. Наконец позвав служанку, он приказал подать письмо, лежавшее в ящике комода. Оно было написано еще накануне и предназначалось сен-сер-пинскому кюре.
— Незачем писать наново; добавлю пару строк, и будет вполне достаточно, — проговорил Сирано, внимательно просмотрев письмо, и, набросав несколько строк, затем скрепив их огромным «С», он позвал Кастильяна, на всю квартиру распевавшего свои романсы.
На зов поэта Сюльпис всунул в дверь свое лицо, на котором ясно можно было прочесть живейшее участие и сострадание к господину.