— Иди сюда, дьявольский хорист! — притворно сердясь, крикнул Сирано. — Довольно уж этих рулад! У тебя есть деньги?
Кастильян в величайшем недоумении посмотрел на патрона, уже начиная сомневаться в нормальном состоянии его мозгов.
— Есть ли у меня деньги? — переспросил он, как бы приходя в себя после минутного замешательства.
— Я потому спрашиваю тебя, дитя мое, что у меня лично наберется всего несколько пистолей, а нам нужны деньги, притом большие деньги! — проговорил Бержерак, улыбаясь его изумлению.
— Это все равно, как если бы вы пожелали, чтобы чертополох зацвел розой, а палочная трава покрылась бы черешнями! — ответил секретарь.
— Чудесно; итак, чтобы вполне уподобиться библейскому бедняку Иову, тебе стоит только усесться на навозную кучу, взять в руки черепок для почесывания и обзавестись сварливой женой!
— Вполне удачный и остроумный пример!
— Однако, друг мой, шутки в сторону. Сегодня же вечером тебе необходимо раздобыть хорошую выносливую лошадь, теплую одежду и прилично набитый кошелек.
— Каким же способом, тысяча чертей, добиться этого чуда?
— А вот увидим. Возьми этот перстень, подарок моего друга Колиньяка, и снеси его в заклад. Думаю, что ты получишь за него тысячу пистолей.
— Вы хотите продать его?
— Нет, только заложить…
Вдруг легкий шорох привлек внимание Сирано. Эта было трение какого-то инструмента по дереву; шум доносился с потолка, но был настолько слаб, что Сирано не мог его определить.
— Очевидно, здесь завелись мыши, — наконец проговорил он, — дрянной домишко. Надо будет попросить хозяина поставить на чердаке несколько мышеловок, а то, чего доброго, эти проклятые грызуны, съедят все мои книги и бумаги.
Тем временем таинственный старик, поместившийся над Сирано, сверлил в полу своей комнаты дыру, затем, растянувшись на полу и приникнув ухом к отверстию, стал прислушиваться.
— Я спасен! — пробормотал он, услышав замечание Сирано.
Между тем, послушав еще немного и не уловив больше шума, Сирано продолжал:
— Ну-с, дитя мое, так ты отправляешься сейчас же к какому-нибудь ростовщику в ссудную кассу, заручаешься там верным обязательствам и приносишь его мне вместе с деньгами.
— Ну а затем?
— Затем ты употребишь эти деньги, как я тебе говорил, и явишься ко мне. Перед отъездом же нам надо будет поговорить пообстоятельнее. Ступай, сегодня вечером я дам тебе последние приказания.
— Стало быть, мне придется ехать?
— Да, завтра утром, если Бог даст, поедешь.
— А долго будет продолжаться это путешествие?
— Это будет зависеть от твоей расторопности и аллюра твоей лошади. До вечера!
— До вечера, — ответил слуга, не смея больше надоедать вопросами.
— Как раз успел вовремя! — проговорил старик, поднимаясь с пола, и, сообразив, что до вечера ему не придется услышать ничего интересного, он, кашляя и хромая, сошел вниз в столовую, где, к недоумению хозяина, помнившего его прежние слова, велел Варваре приготовить себе яичницу, жаркое и кружку пива. Быстро окончив обед и разложив перед собой бумаги, он принялся что-то писать.
Хозяин, любопытный, как все ему подобные люди, предполагая, что старик беседует с музами, тихо приблизился к его столу и вежливо осведомился о его занятии.
— Ах, мой герой так трудно дается мне, вот уже двадцатый раз начинаю его главный монолог и вижу, что это грубое, аляповатое подражание несравненному, великому Бержераку! — проговорил, кашляя, старик. — Первый попавшийся отрывок из его стихотворения в тысячу раз больше стоит всего, что я мог выжать из моей бестолковой головы! Выслушайте только это место из его неподражаемой «Агриппины».
Забросив трагическим жестом салфетку через плечо, широко взмахнув рукой и страшно вращая глазами, он воскликнул с пафосом:
— «О нет, я ее ненавижу! Я ненавижу ее всей душой!» Это говорит Сежанус! — произнес старик, поясняя. — «Нет! Я ненавижу ее в душе! И хотя она обожает меня и готова жертвовать мужем, братом, племянниками, она для меня ужасна! Я не могу приручить свое сердце к ее страсти, а ее благодеяния внушают мне отвращение!» — крикнул он так, что хозяин от страха шарахнулся в сторону.
— Как это величаво, как прекрасно! — воскликнул старик с восторгом. — Эти стихи подавляют меня своим величием, и после них я не хочу профанировать искусство своей пачкотней. Уж лучше налейте мне кружку вина!
«Кажется, он чувствует больше пристрастия к Бахусу, чем к музам!» — пробормотал хозяин про себя.
После этого замечания, доказывавшего некоторую осведомленность его в области мифологии, хозяин с почтением взглянул на поэта и поспешил исполнить его требование.
В поэтическом энтузиазме старик незаметно осушил кружку вина, а хозяин с приятной улыбкой поддерживал столь выгодное для него волнение поэта.
Окончив вторую кружку, старик окинул комнату посоловевшими глазами, поклевал несколько раз носом и, кашлянув раза два, медленно опустил голову на стол и вскоре совсем соскользнул под стол, откуда и донесся его могучий храп с присвистыванием.
Был уже поздний вечер, когда к воротам гостиницы подъехал всадник на сильной серой лошади. Легко соскочив с седла и привязав лошадь к железному кольцу у ворот, он шумно вошел в зал, немилосердно стуча высокими охотничьими сапогами и гремя огромными шпорами. Это был не кто иной, как Кастильян.
Лишь только он скрылся на лестнице, ведущей в квартиру Бержерака, как пьяный старик проснулся, потер глаза и, оглашая комнату могучими протяжными зевками, выполз из-под стола.
— Я хорошо вздремнул! — покачиваясь и покашливая, обратился он к удивленному хозяину. — Да, это немного подкрепило мои слабые силы, но… недостаточно… надо продолжить. Будьте добры, дайте свечу.
— Прикажете проводить вас?
— Нет, не надо, я уж как-нибудь… сам! — и, пошатываясь, он пошел к лестнице.
Войдя к себе в номер, он мигом стряхнул с себя притворное опьянение и, заперев дверь, снова прижался ухом к отверстию в полу.
XVIII
— Ну, сколько? — коротко спросил Сирано при виде Кастильяна.
— Тысячу двести пистолей!
— Ого, порядочный жид. Двести пистолей сверх ожидания!
— Он сказал, что если вы захотите продать этот перстень, так он добавит вам еще четвертую часть этой суммы.
— Понимаю, вероятно, он стоит раза в три больше. Но дело не в этом. Сколько у тебя осталось денег?
— За лошадь я заплатил двести пистолей, экипировка обошлась мне в пятьдесят пистолей, осталось девятьсот пятьдесят.
— Двести возьми с собой, остальное положи туда, в ящик.
Разделив деньги, слуга спрятал свою часть в карман.
— Теперь, сын мой, обрати свой слух и внимание на мои слова. Не будь у меня этой проклятой раны, я и не беспокоил бы тебя этим поручением, а завтра же сам бы поскакал в Перигор. Но сам знаешь, мне нужно самое малое неделю оставаться в абсолютном покое. Между тем ожидать выздоровления значило бы настолько же продлить страдания бедного Мануэля. Поэтому я решил послать тебя.
— Что же я должен сделать?
— Отвези это письмо Жаку, знаешь, тому, о котором я так много говорил тебе!
— Я счастлив, что наконец увижу его!
— Он славный малый, по отнесется к тебе, вероятно, сначала с недоверием, так как я предупредил его остерегаться всяких подлогов и хитростей. Когда же он хорошенько вникнет в мое письмо, тогда сомнения его исчезнут и он поедет вместе с тобой и привезет сюда это драгоценное письмо, содержание которого ни тебе, ни ему не известно.
— Разве нельзя мне самому привезти это письмо?
— Послушай, ты ведь знаешь, я не труслив; но не забывай, дитя мое, что осторожность — мать всех добродетелей. И уж раз я прошу Жака сопровождать тебя, то, значит, так надо.