Выбрать главу

— Что тут случилось? — спросил молодой человек.

— А Бог их знает, вот сегодня ночью убиты неизвестно кем! — ответили из толпы.

— Марот, слышишь, Бен-Жоэль убит сегодня ночью!

— Что бы это значило? Видно, что тут дрался не один человек… Сегодня утром Сирано должен был выйти со двора. Не случилось ли с ним чего-нибудь? Может быть, и он тут дрался? Может быть… — он не договорил, так как вдали показался содержатель гостиницы, в которой жил Сирано.

— Господин Кастильян, господин Кастильян! — кричал он еще издали, подбегая к молодому человеку. — Что случилось?.. Я вхожу в конюшню, она была не заперта, и вижу лошадь господина Бержерака… дрожит… в поту… в крови!.. Я побежал наверх к господину Бержераку и вижу, что его нет дома. Его нет, лошадь прибежала одна!

— О Боже! Он убит! — крикнул Сюльпис с отчаянием.

XX

В то время как Сюльпис, Марот и Гонеи причитали о смерти поэта, Роланд, уже успевший вернуться домой, торжествовал победу.

Прочитав раза два ужасную для него исповедь отца, он собрал все эти с таким трудом добытые им документы и дрожащей рукой бросил их в пылающий огонь камина.

— Теперь мне уже нечего бояться, — проговорил он, с облегчением вздыхая. — Никто не отнимет у меня ни Жильберты, ни моего состояния!

Убедившись в том, что бумаги совершенно сгорели, он переоделся и отправился к своему будущему тестю.

Спокойно войдя в комнату, он непринужденно поздоровался со своими будущими родственниками, ни одним движением своего красивого лица не обнаруживая своего волнения.

— Ну что, как спали, хорошо? — спросил маркиз.

— Отлично!

— Кончились ваши споры с Бержераком?

— Да, дорогой маркиз.

— А, признаться, я боялся крупной ссоры. Савиньян был вчера так раздражен, так едок!

— Нет, все ограничилось одними глупостями, я в двух словах убедил его. Дело в том, что в Перигоре он нашел какие-то доказательства невиновности Мануэля, но я, конечно, опроверг их, и в конце концов Сирано согласился со мной.

— Не знаете ли, придет ли он сегодня?

— Этого уж не могу сказать, не знаю.

— Увидитесь ли вы с ним сегодня?

— Очень возможно. Теперь, когда между нами нет более причины к раздору, мне пет оснований сторониться его, так как хотя у него и есть маленькие странности, но в общем он славный малый.

— Да, вы правы. Это взбалмошный, но славный человек! На него нельзя долго сердиться. Мне кажется, что его непременно надо пригласить на свадьбу. А вы как находите?

— Вполне согласен с вами.

Почти в то же время Мануэль в сопровождении стражи был отведен в зал допроса, или, проще говоря, в застенок. Это был низкий, мрачный зал, стены которого были увешаны различными орудиями пыток. Всюду виднелись темные пятна запекшейся или уже совсем высохшей крови. Тут были и обоюдоострые шпаги, употребляемые иногда для обезглавливания преступников, кнуты со свинцовыми наконечниками, различные клещи, жаровни, клейма, жбаны для пыток водой, деревянные и железные сапоги с клиньями, блоки для вздергивания на дыбу и масса других самых замысловатых и жестоких предметов для вызывания «правдивого признания» у несчастных подсудимых.

Один вид этого мрачного зала, переполненного запахом разлагающейся крови, наводил ужас на несчастных осужденных. В углу зала возвышалось нечто вроде трибуны с большим черным распятием. Это было место судьи и его секретаря. Дальше внизу стоял палач со своими, на этот раз тремя, помощниками.

Войдя в этот зал, Мануэль невольно вздрогнул и побледнел. Стража подвела его к трибуне и посадила на особой скамье. Судья приступил к допросу; Мануэль отвечал уверенно и довольно спокойно; лишь когда судья коснулся доказательств его проступка, молодой человек заволновался и проговорил слегка вздрагивающим голосом:

— Господин судья, уже перед господином прево я утверждал свою невиновность. Я сказал, что граф Роланд де Лембра клевещет на меня, и повторяю это обвинение.

— Вы приведены сюда не для обвинения кого-либо, а для защиты себя самого.

— Моя защита основана на этом обвинении. Граф Роланд де Лембра хотел отравить меня во время моего заточения.

— Он с ума сошел! — проговорил судья на ухо своему секретарю.

— Подобный поступок вполне ясно доказывает его боязнь моих признаний, — продолжал между тем Мануэль. — Человек, уверенный в своей правоте, будет спокойно ждать окончания следствия и суда, а не спешит предупредить палача и не берется за его работу.